Все это произошло в 638 году. Последующие одиннадцать лет У-хоу провела в холоде женских покоев императорского дворца в Чанъани. Именно там благодаря наблюдательности и живости ума она сумела понять, как разыгрывается комедия власти — та театральная пьеса, в которой, чтобы выжить, следует играть лишь первые роли, а в ее случае это означало: из статуса наложницы необходимо перейти в статус фаворитки.
Нужно, чтобы тебя заметил император; нужно угождать ему, причем не раз и не два, а постоянно. Когда же он соблаговолит бросить на тебя взгляд, нужно быть готовой сделать неотразимый жест и пребывать в самой соблазнительной позе, прилагать все мыслимые усилия, чтобы, зацепив, как рыбку на крючок, выдернуть его из воды, пока это не сделали другие!
А «других» куда как много, и каждая готова дорого заплатить за возможность приблизиться к правителю. Все эти сотни наложниц были прекрасны и очаровательны, одна лучше другой. Но все влачили рабское существование, хоть это и не бросалось в глаза.
Императорские наложницы считались предметами роскоши: сокровищами, которыми правитель обладал точно так же, как драгоценными каменьями, безделушками из золота и серебра и прочими изысканными вещами в своей коллекции. Шелковые ткани, из которых шились наряды для этих женщин, им не принадлежали; украшения, которые они надевали, чтобы поочередно, группами по пять, предстать перед императором, были всего лишь атрибутом церемониала: их следовало почтительно поднести Сыну Неба — и на одну из них он укажет, пожелав выбрать кого-либо из наложниц на ночь.
Женская часть дворца была не более чем роскошной темницей, вырваться из которой даже труднее, чем из тюрьмы. И хотя большинство девушек вполне довольствовались такой участью, юная наездница дала себе клятву всеми силами попытаться избежать общей судьбы.
Как ни трудно стать фавориткой, но и этого мало, чтобы достигнуть цели: требовалось закрепиться наверху и гарантировать себе постоянные милости императора. Способ один: забеременеть от него. И, забеременев, надеяться, что родится мальчик, — ведь в противном случае роженица мгновенно возвращалась к безликому и безвестному существованию, растворялась среди сотен себе подобных.
Но пока что Тай-цзун лишь подмигивал и иногда шлепал У-хоу по попе; то были единственные знаки внимания, которые охотно дарил император, когда она проходила перед ним, изящная и тонкая, как танцовщица.
Тогда она сделала ставку на принца-наследника Ли Чжи — одного из многочисленных сыновей всемогущего монарха. Ведь силы старика таяли с каждым днем…
И удача не оставила ее.
Ей выпала редкая привилегия прислуживать будущему императору Гао-цзуну при омовении рук, когда тот прибыл с визитом в отцовский дворец, — пусть даже ее участие в церемонии не выходило за рамки обычного этикета. Очарование юной наложницы пятого ранга, сияние ее зеленых глаз и дерзость чуть вздернутого носика, едва заметное подрагивание груди, прикрытой тончайшей шелковой рубашкой с глубоким вырезом, — все это разожгло в молодом Ли Чжи огонь желания.
Красавица У-хоу ловко притворялась скромной и смущенной под жаркими взглядами принца-наследника, те же делались все настойчивей. Ли Чжи стал проявлять необыкновенный интерес к протокольным визитам, никогда не упуская возможности явиться в императорский дворец, чтобы омыть руки в медной чаше, которую с таким изяществом подавала ему эта девушка.
Однажды Ли Чжи обрызгал У-хоу, слишком быстро опустив руки в воду, и она промурлыкала в ответ на извинения принца-наследника нежнейшим и мелодичным голоском:
— Ничего страшного! Я как растение, вода мне только на пользу.
— Ах, если бы я смог однажды окропить тебя собственной росой! — шепнул ей на ушко преисполненный желания сын Тай-цзуна.
Внезапная смерть императора, увы, прервала это идиллическое начало, поскольку У-хоу, как уже говорилось, вместе с другими наложницами была отправлена в неприютную обитель Ганье. Вот почему в таком отчаянии рыдала она под каменным взглядом бодхисатвы Авалокитешвары.
Наплакавшись вдосталь, она и не заметила, как обессиленно уснула прямо у громадных ног, закопченных в дыму множества свечей. А проснулась от чьего-то мягкого прикосновения. Открыв глаза, У-хоу увидела над собой склоненное лицо, доброе и морщинистое.
— Хорошо выспалась, сестричка?
Над У-хоу покачивались янтарные четки, сияющие, словно золото, на фоне синего одеяния монахини. Узловатые пальцы непрестанно скользили с одной бусины на другую, отсчитывая молитвы. Старуха стояла в тени гигантского бананового листа, зонтиком прикрывавшего ее от падавших из высоких окон лучей, и с улыбкой смотрела на молодую послушницу с только что обритой головой.