ГЛАВА 4
ОАЗИС ДУНЬХУАН, ШЕЛКОВЫЙ ПУТЬ
— Умара, где ты прячешься, дорогая? Сколько раз тебе повторять, чтобы возвращалась в дом до захода солнца!
День и вправду клонился к закату, летнее солнце заливало улицы и сады оазиса по-вечернему мягким светом.
— Умара, прошу тебя, возвращайся немедленно! Если и дальше будешь прятаться, я пожалуюсь твоему отцу! — Голос звучал пронзительно и беспокойно.
Женщина надрывалась уже целый час, но Умара делала вид, что ничего не слышит.
Она была совсем еще молоденькой девушкой, и ей ужасно надоело ежедневно терпеть назойливую опеку толстухи Голеа. Обычно Умара старалась не доводить дело до перебранки и после нескольких настойчивых воплей отзывалась. Однако на этот раз она решила проявить упрямство.
Девушка находилась сейчас как раз позади воспитательницы, за толстым земляным валом, окружавшим епископский сад. В саду этом, поистине примечательном для такого засушливого места, идеально ровными рядами стояли смоковницы и персиковые деревья, а вырытый в песчаной почве пруд отлично снабжал их влагой.
Обычно ей хотелось побыть в саду одной, лишь только для этого находилось время, когда она не занималась изучением сирийского письма или санскрита, не зубрила три тысячи китайских иероглифов или не делала еще что-нибудь, по мнению наставницы, столь же важное. Побыть одной — единственное развлечение и отдушина для ребенка, воспитывавшегося в изоляции от остального мира, под неусыпным надзором. И все-таки обычно она послушно откликалась на зов. Лишь теперь у нее появилась причина медлить.
Отбежав за мячом, девушка с удивлением увидела сидящего на толстой ветке дерева мальчика, который уже запустил зубы в ароматный персик — крупный, с порозовевшим на солнце бочком, а именно эти плоды считались предметом особой гордости и заботы ее отца.
— Что ты тут делаешь, плутишка? — Умара задрала лицо к худенькому вору, щурясь от лучей низкого солнца.
Мальчишка был невероятно грязный — даже лица толком не рассмотреть, видно только, что рот растянут в широкой улыбке да сверкают белые зубы, а по подбородку стекает сладкий сок. Прямые жесткие волосы забиты песком, одежда же заслуживает эпитета «лохмотья», а то и «ветошь».
Умара решила, что перед ней кто-то из брошенных детей, обыкновенно бродивших по улицам Дуньхуана в поисках доброй души, готовой пожертвовать чашку риса или пшеничную лепешку. При удаче такому ребенку со временем удавалось вступить в один из тридцати трех буддийских монастырей.
— Как тебя зовут? Меня — Умара!
Мальчик улыбнулся еще шире, не переставая обсасывать персиковую косточку, и, только покончив с лакомством, заговорил:
— У меня нет постоянного имени. В оазисе меня обычно называют Пыльная Мгла.
— Пыльная Мгла, какое красивое китайское имя!
— Ну да, красивое, но не такое красивое, как ты! А сколько тебе лет?
Комплимент прозвучал так естественно, что Умара невольно порозовела от удовольствия.
— Мне уже семнадцать! А тебе?
— В прошлом году исполнилось тринадцать. А ты правда красивая! И ты здорово говоришь по-китайски, — добавил мальчик без малейшего стеснения.
Умара на самом деле была очень красива. Намного красивее девушек, которых когда-либо встречал Пыльная Мгла. А он видел немало юных дев разных народов, разного роста, и хрупких, и пухленьких; с локонами цвета эбенового дерева или выжженной пустыни, цвета полуденного солнца или летнего заката; смуглых с узкими, как щелочки, черными глазами, бледнокожих с глазами голубыми, как небо… Какие только не попадались ему на длинном Шелковом пути!
Эта же девушка обладала гладкой, чистой кожей, губами, будто свежие ягоды, и роскошными густыми кудрями, черными и блестящими. А еще у нее удивительные, чуть раскосые, синие, как вода горного озера, глаза. Может, из-за отблеска заката они вдруг начинали казаться темно-золотыми, а потом снова меняли цвет. Но еще прежде, чем Пыльная Мгла сумел поймать мысль и высказать ее, из глубины сада донесся пронзительный вопль:
— Умара! Умара! Сейчас придет учитель китайского, ты опоздаешь на урок!
На сей раз Голеа выбрала верное направление.