Я засмеялась:
– В таком случае ты должен приготовить себе для оперы черный плащ и шляпу... такую... с загнутыми полями, которые так чудесно смотрятся на красивых мужчинах.
– А потом мы пойдем по улицам к нашему albergo. Мы снимем для себя номер с балконом, выходящим на площадь, и, сидя на этом балконе, будем думать о великих флорентийцах, которые работали в этом необыкновенном городе и дарили миру свое великое искусство.
– Это будет замечательно, – сказала я.
Полетели недели. Я была счастлива. Теперь я знала, что бабушка не ошиблась. Это было самое лучшее, что могло случиться со мной. Филипп много времени проводил в Лондоне. Он спешил подготовить дела, так как собирался взять трехнедельный отпуск на время медового месяца. Отлучиться на больший срок он не мог.
Потом мы должны были ненадолго приехать в Шелковый дом, а оттуда – в Лондон. Теперь в лондонском доме жили Чарльз с Филиппом. Филипп подумывал о том, чтобы позже обзавестись собственным домом. Я была с ним согласна. Сама мысль о том, чтобы жить бок о бок с Чарльзом, была мне неприятна. Я по-прежнему не доверяла ему. И никогда бы уже не смогла доверять, хотя Чарльз, казалось, желал забыть инцидент с мавзолеем, я же не могла этого сделать.
Бабушка с энтузиазмом занялась моим гардеробом. Во-первых, она сшила мне свадебное платье из белого атласа и хонитонского кружева. Это платье было слишком великолепным для той скромной свадьбы, которую мы запланировали. Но бабушка настаивала, чтобы я была в нем. Потом нужно было приготовить мое приданое. Слушая наши разговоры об Италии и планирующихся походах в оперу, она сшила мне голубое платье из «Салонного шелка», а к нему черную бархатную накидку. Когда Филипп вернулся из Лондона, я встретила его в выходном голубом платье. Он, в свою очередь, развернул принесенный сверток и облачился в черный плащ и «оперную» шляпу.
Мы рассмеялись. Потом, взявшись за руки, несколько раз торжественно обошли бабушкину мастерскую, исполняя отрывки из «Травиаты». Касси в восторге хлопала в ладоши, а бабушка молча смотрела на нас, такая счастливая, какой я никогда ее раньше не видела. Я догадывалась, что она думает о том, что моя история так счастливо отличается от истории моей матери.
Мы собирались устроить скромную свадьбу. В этом наши с Филиппом желания совпадали. Совсем немного гостей, и сразу же после церемонии мы отправимся в свадебное путешествие.
Леди Сэланжер, казалось, смирилась, хотя все еще была немного обижена. «Три недели, – говорила она, – это так долго. Мы должны закончить «Женщину в белом» до твоего отъезда».
– Вам будет читать мисс Логан, – напомнила я ей.
– Она быстро охрипнет... и читает она как-то невыразительно.
– Касси...
– Нет, Касси читает еще хуже. У нее вообще нет никакого выражения, так что даже непонятно, кто говорит – героиня или крестьянин. О, дорогая, не знаю, зачем только людям нужны эти свадебные путешествия. Иногда это так неудобно.
– Я польщена тем, что вы будете скучать без меня, – улыбнулась я.
– С тех пор, как нас покинул сэр Фрэнсис, обо мне совсем некому позаботиться...
– Мы все о вас заботимся, как и раньше, – запротестовала я. Теперь у меня был другой статус: я была не внучкой женщины, которая работала на них, а будущей невесткой. И я намеревалась воспользоваться этим новым преимуществом.
Так счастливо проходили недели, пока не наступил день моей свадьбы.
Стоял ясный апрельский день. Моим посаженным отцом был доктор, друг семьи, шафером Филиппа – Чарльз.
Когда мы с Филиппом стояли в церкви, в помещение через витражи проник луч света и осветил табличку, установленную здесь в память о том Сэланжере, который купил дом и назвал его Шелковым домом. Филипп взял мою руку, надел мне на палец кольцо, и мы поклялись любить друг друга, пока смерть нас не разлучит.
Под звуки свадебного марша Мендельсона мы прошли к выходу, среди гостей я заметила сияющее лицо бабушки.
Потом мы вернулись в Шелковый дом, где был устроен небольшой прием в нашу честь. Нас поздравляли и желали нам счастья; и в назначенный час пришло время готовиться к отъезду.
Бабушка помогла мне снять мое чудесное свадебное платье и переодеться в темно-голубой костюм из шерсти эльпаки, который она считала идеальным для путешествия.
– Ты такая красивая, – сказала она, сияя от счастья и гордости, – это счастливейший день в моей жизни.
Мы с Филиппом отбыли во Флоренцию.
Эти дни стали нашим сокровищем и памятью на всю жизнь. Я была счастлива. Теперь я уже нисколько не сомневалась в том, что бабушка была права, когда убеждала меня выйти замуж за Филиппа. Теперь, когда мы стали настоящими любовниками, я открыла для себя новые стороны своего счастья. Эта близость с другим человеком, эта новая интимность оказалась волнующей, приятной и радостной. Я никогда не испытывала настоящего одиночества. Со мной всегда была бабушка, она стояла в центре моей жизни. Но теперь у меня появился Филипп, и с ним нас связывали более тесные отношения. Филипп был таким милым со мной и так старался сделать меня счастливой. Несмотря на некоторую робость от такого непривычного внимания к своей особе, я испытывала глубочайшую радость оттого, что так сильно любима. Бабушка, вероятно, знала, что так будет, и поэтому страстно мечтала выдать меня за Филиппа.
Он обворожил меня не только тем, что был нежным и страстным любовником. У него оказался неисчерпаемый запас знаний обо всем на свете. Я всегда знала, что он кровно заинтересован в шелковом производстве, и знала, что если Филипп чем-то заинтересовался, то не успокоится, пока не изучит этот предмет до мельчайших подробностей. Для меня стала открытием его любовь к музыке. Я знала об этом и раньше, но не понимала, как много она для него значит; и только став его женой, я поняла и оценила его истинную страсть к музыке. Он любил искусство, хорошо знал художников-флорентийцев, имена некоторых из них – например Чимабуэ и Maттезаччо, – были мне неизвестны. Он интересовался прошлым и умел так живо рассказывать об истории Флоренции, что мне казалось, будто я видела все это своими глазами.
В апреле во Флоренции не бывает много приезжих. Я догадывалась, что позднее улицы наполнятся толпами людей, потому что это действительно было одно из самых достопримечательных мест Европы. А в это время в отелях обычно останавливается мало народу, поэтому персонал гостиницы «Реджия», в которой мы поселились, относился к нам с полной предупредительностью, на какую мы вряд ли могли рассчитывать, если бы попали сюда в разгар сезона.
Мы разместились в просторных комнатах с высокими потолками; стены в спальне были выложены розовато-лиловой и голубой мозаикой. Французское окно выходило на большой балкон, откуда мы могли обозревать улицу. Думаю, эта гостиница когда-то была дворцом, потому что чувствовалось в ней обветшалое величие. В этом здании меня охватывал какой-то безотчетный страх, который, наверное, был бы еще сильнее, будь я одна. Но я была с Филиппом и потому наслаждалась нашим уединением; и то странное, довольно жуткое ощущение, будто в этом месте людьми овладевают сильные, иногда жестокие страсти, только прибавляло очарования нашему пребыванию.
Мы переживали золотые дни своей любви. Филипп умел придавать самым обыденным вещам волнующий и таинственный смысл. Раньше мне казалось, что он целиком захвачен бизнесом – и до определённых пределов так оно и было. Мы часто бродили по улицам, заглядывая в витрины магазинов, которые торговали шелком. Он никогда не мог устоять, чтобы не остановиться, а иногда и зайти в магазин, спросить цену, взвесить ткань на руке и осторожно погладить ее пальцами. Я смеялась над ним и как-то сказала, что владельцы магазинов наконец разозлятся, потому что он никогда ничего не покупает.
– Ну, знаешь ли, – ответил он, – это было бы все равно, что покупать уголь в Ньюкастле.