Она представила ей Николя крайне неохотно. Потом последовала обычная болтовня о людях и об их нравах. Казалось, Николя был не слишком осведомлен. Через час он ей определенно понравился, и она решила высказать ему это очень быстро, как обычно. Они сидели у окна, на диване, и, когда он закурил сигарету, она чуть смущенно произнесла его имя:
– Николя, вы мне нравитесь.
Он не шелохнулся, но вынул сигарету изо рта и, не ответив, посмотрел на нее.
– Я живу в «Ритце», – добавила она холодно.
Ей была небезызвестна важность этого пункта. Амбиции любого жиголо требовали «Ритца». Николя хотел было возразить, но не сказал ни слова, означавшего, что он понял. Она подумала: «Тем хуже» – и встала.
– Я ухожу. Надеюсь, до скорого.
Николя тоже встал. Он был немного бледен.
– Могу я проводить вас?
В машине он обнял рукой ее плечи и засыпал кучей пылких вопросов о повышенной скорости передачи и прочих тонкостях мотора. В спальне она поцеловала его в первый раз, и он сжал ее в объятиях, чуть дрожа, порывисто и мягко. На заре он спал как ребенок, глубоким сном, и она подошла к окну посмотреть, как занимается день над Вандомской площадью.
А потом был Николя, лежащий на ковре, играющий сам с собой в карты, Николя рядом с ней на скачках, глаза Николя при виде золотого портсигара, который она ему подарила, и Николя внезапно, по-воровски целующий ей руку во время какого-то вечера. А теперь вот был Николя, которого она собиралась бросить и который ничего не говорил, все такой же до крайности непринужденный…
Она села в машину и откинула голову назад, внезапно почувствовав себя усталой. Николя сел рядом и включил зажигание.
В дороге она иногда бросала взгляд на этот сосредоточенный и далекий профиль и не могла помешать мысли, что в двадцать лет была бы безумно в него влюблена и что вся жизнь, быть может, лишь безысходная путаница. У Итальянских ворот Николя повернулся к ней:
– Куда едем?
– Надо заехать в бар «У Джонни», – сказала она. – Я назначила встречу мадам Эссини на семь часов.
Та явилась вовремя, как обычно. Это было одним из ее редких достоинств. Николя пожал руку старой даме с легким испугом.
Они переглянулись. Вдруг ей пришла в голову забавная мысль:
– Кстати, завтра я уезжаю на юг и не смогу прийти на ваш коктейль шестнадцатого. Сожалею.
Мадам Эссини воззрилась на нее и Николя с фальшивым умилением:
– Везет вам обоим. Едете к солнышку…
– Я не еду, – сказал Николя кратко.
Повисло молчание. Взгляды обеих женщин сошлись на Николя. Взгляд мадам Эссини был тяжелее.
– Но тогда вам стоит заглянуть на мой коктейль. Один в Париже вы не останетесь, это было бы слишком досадно.
– Хорошая мысль, – поддакнула она.
Мадам Эссини вытянула руку и уже собственническим жестом положила ее на рукав Николя. Тот отреагировал неожиданно. Резко встал и вышел. Она догнала его только у машины.
– Ну же, Николя, что с вами? Бедняжка Эссини немного поспешила, но вы ей уже давно нравитесь, и это не драма.
Николя продолжал стоять возле машины. Не говорил ни слова и, казалось, дышал с трудом. Она сжалилась над ним.
– Садитесь. Объясните мне все дома.
Но он не стал ждать, когда они окажутся дома. Объяснил ей отрывисто, что он не домашняя скотина, сам выкрутится, ему только нестерпимо, что она его бросает на поживу такой стервятнице, как эта Эссини. И что ничего с ней не сможет, она слишком старая…
– Полно вам, Николя, она моя ровесница.
Они остановились перед ее апартаментами. Николя повернулся к ней и вдруг взял ее лицо в свои ладони. Смотрел на нее с очень близкого расстояния, а она тщетно пыталась высвободиться, зная, что ее макияж наверняка не выдержал дороги.
– Вы другое дело, – сказал Николя тихо. – Вы… вы мне нравитесь. Мне нравится ваше лицо. Как…
В его голосе прозвучала безнадежность, и он ее отпустил. Она была ошеломлена.
– Что «как»?
– Как вы могли предложить меня этой женщине? Разве я не провел с тобой полгода? Неужели тебе и в голову не пришло, что я мог к тебе привязаться?.. Что я мог…
Она резко повернулась.
– Ты жульничаешь, – сказала она тихо. – А я себе жульничества позволить не могу. Уже не могу. Уходите.
Поднявшись к себе, она посмотрела на себя в зеркало. Она была непоправимо стара, ей было больше пятидесяти лет, и глаза полны слез. Она поспешно собрала вещи и легла одна в свою большую постель. Долго плакала, прежде чем заснуть, убеждая себя, что это нервное.