– Это… с ярмарки, – произнесла она, запинаясь. – Мне дал его Роберт… Роберт из Рамсуика, друг Хью. Я не пробовала апельсинов с того времени, как жила в Монтфише. – В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на робость. – Не хотите разделить его со мной?
Грэм шумно выдохнул, испытывая неимоверное облегчение. Она не собирается выставлять его из дома! Он может остаться.
– Да, конечно. С удовольствием!
Джоанна неуверенно улыбнулась. Грэм ухмылялся, как идиот.
Их прервал стук в заднюю дверь.
– Мистрис Джоанна! Мистрис, это я – Олив.
– О, это Олив, – воскликнула Джоанна. – Я сказала, что хочу поговорить с ней. Должно быть, она видела, как я вернулась. – Она положила апельсин на стол и направилась к задней двери.
Грэм взял одну из свечей и заковылял назад, в кладовую.
– Она не должна меня видеть. Джоанна помедлила у входа в коридор.
– Почему?
Кляня себя за глупость, Грэм лихорадочно искал правдоподобное объяснение.
– Вашей репутации не пойдет на пользу, если все будут знать, что в вашем доме поселился мужчина.
– Неделю назад вы утверждали, что моя репутация не пострадает, поскольку вы всего лишь калека, снимающий комнату. Вы изменили свое мнение, сержант?
К счастью, Олив выбрала этот момент, чтобы постучать снова.
– Мистрис, вы дома?
– Вам лучше впустить ее, – сказал Грэм и нырнул в кладовую, задернув за собой занавеску.
На сундуке сидела Петронилла, доедавшая остатки его сыра.
– Кыш! – Кошка спрыгнула на пол и скрылась за кожаной занавеской. Проследовав дальше, Грэм, к своему удивлению, обнаружил на подоконнике Манфрида. – Ты хотя бы умеешь себя вести, – пробормотал он, опустившись на край постели и поставив свечу на сундук.
Из задней части дома донеслись приглушенные голоса, а затем послышались шаги, когда Джоанна провела девушку в гостиную.
– Позволь мне взять твою накидку, Олив, – раздался голос Джоанны. – Садись. Хочешь вина?
– Нет, мистрис, мне ничего не нужно. Мне не хотелось бы надоедать вам.
– Ты не надоедаешь. Я сама просила тебя зайти.
– Да, но моя мама… Мне нужно с кем-нибудь поговорить, но в последнее время ей стало хуже.
– Я заметила, – последовала пауза. – Прошу прощения, мистрис, но что это?
– Апельсин. Ты никогда не видела апельсинов?
– Нет. Он съедобный?
– Да, это фрукт. Они растут… вообще-то я не знаю, где их выращивают. Полагаю, где-то очень далеко. Понюхай. – Спустя мгновение девушка воскликнула:
– О, какая прелесть! Есть душистая трава, которая пахнет так же.
Грэм отломил кусочек сыра и бросил его на пол у окна. Манфрид спрыгнул с подоконника, съел сыр и выжидающе уставился на него.
Грэм бросил еще один кусочек поближе к себе. Кот помедлил в нерешительности, затем осторожно приблизился и съел подношение.
Олив тем временем говорила Джоанне, как она ценит возможность поговорить с ней о своих заботах.
– Вы так добры, мистрис. У вас всегда находится для меня время. И вы всегда даете дельный совет.
– Вряд ли.
– Всегда. Я не знаю ни одной женщины, которая бы так во сем разбиралась. Жаль, что моя мама не такая.
– Ну.
– Я согласна бы быть похожей на вас – такой же сильной и независимой.
– Ты сильная. Олив.
– Нет, я никогда бы не сумела вынести то, что вынесли вы и держаться с таким достоинством. Особенно после того как вы узнали, что ваш муж…
– Олив, мы… не стоит говорить обо мне.
– Я сказала что-нибудь не то мистрис?
– Нет. Конечно, нет. Просто…
– Вас огорчило, что я упомянула мастера Прюита? Я не хотела пробуждать печальные воспоминания. Я так переживала, когда узнала, что случилось.
– Олив, пожалуйста…
Девушка издала стон, полный раскаяния.
– О, простите меня, мистрис. Порой я не в состоянии сдержать свой язык.
Что-то щекочущее коснулось его босой ноги – как оказалось, усы Манфрида. Грэм отломил очередной кусочек сыра и протянул его коту на ладони. Тот уставился на сыр с таким видом, словно пытался подтянуть его к себе усилием воли.
– Олив, – сказала Джоанна, – может, расскажешь мне, что тебя тревожит?
Манфрид продолжал пялиться на сыр. Олив молчала. Грэм вздохнул.
– Есть один человек, – сказала девушка так тихо, что Грэм с трудом ее расслышал. – Я не могу назвать вам его имени.
– Почему?
– Потому что случится беда, если станет известно… что происходит между нами.
– А что происходит между вами, Олив?
Когда Олив наконец заговорила, в ее голосе слышались слезы.
– Я люблю его, мистрис. А он… любит меня.
– Это не причина для слез, – мягко заметила Джоанна. – Вот, возьми, вытри глаза.
Олив пробормотала слова благодарности.
– Это не было бы причиной для слез, если бы только… Она тяжело вздохнула. – Если бы мы могли пожениться.
– А почему вы не можете пожениться? Девушка расплакалась, повторяя сквозь рыдания:
– Это невозможно, невозможно.
– Ну-ну, успокойся. Все будет хорошо. Вот увидишь.
– Я понимаю, что должна забыть его. Все равно из этого ничего не получится. Я пыталась. Честное слово, но каждый раз, когда я вижу его… мое сердце трепещет, как пойманная птичка. Наверное, это звучит глупо, но я никогда не умела выражать свои чувства словами.
– Я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь.
– Правда?
Джоанна медлила с ответом, и Грэм уставился на кожаную занавеску, ожидая, когда она заговорит.
– Да, – тихо сказала она. – Да.
Манфрид ткнулся влажным носом в его руку, и Грэм осознал, что его пальцы сжались в кулак вокруг кусочка с сыром. Он разжал их, кот съел сыр, а затем вылизал его ладонь шершавым язычком.
Олив всхлипнула.
– Мне нужно идти. Мама не знает, что я здесь. Спасибо, мистрис.
Их голоса смолкли, и послышались шаги. Джоанна проводила девушку до задней двери и выпустила ее наружу. Притаившись в углу, Грэм подождал, пока Олив пройдет мимо обоих окон, затем схватил свой костыль и поднялся на ноги.
Манфрид жалобно мяукнул.
– Можешь доесть сыр, – великодушно распорядился Грэм и заковылял в гостиную.
Джоанна сидела у стола, задумчиво глядя на апельсин.
– Не могу припомнить, как с него снимают кожуру. Наверное, это всегда делали слуги.
– Дайте его сюда. – Усевшись напротив нее, Грэм взял апельсин, надкусил кожуру зубами, затем поддел ее большим пальцем и отделил от мякоти.
Джоанна закрыла глаза, вдыхая исходивший от апельсина экзотический аромат. Грэм вспомнил, как она выглядела прошлой ночью, наслаждаясь душистым паром, поднимавшимся над ванной, и задался вопросом, как бы она выглядела, занимаясь любовью.
– Иисусе! – одернул он себя. Это последнее, о чем он должен думать! Неужели его неуправляемое воображение доставило ему недостаточно неприятностей? Лучше ему держать в узде свои страстные порывы, пока он живет здесь. У него еще будет время дать им волю, когда он женится на Филиппе.
– Его зовут Деймиан, – сообщил Грэм, деловито очищая апельсин от кожуры.
– Кого?
– Тайного возлюбленного Олив.
– Откуда вы знаете?
– Слышал, как она разговаривала с ним в переулке. Я вам рассказывал, помните?
– Деймиан… – Джоанна задумалась. – В Сент-Олеивесть священник по имени Деймиан.
– Священник! – Грэм вспомнил мужчину в черном плаще, покинувшего переулок после встречи с Олив. – Вполне возможно. Священникам не чужды человеческие слабости, как и всем остальным.
– И это объясняет, почему они не могут пожениться. Но я не могу представить себе, что мужчина в возрасте отца Деймиана способен увлечь шестнадцатилетнюю девушку.
– А сколько ему лет?
– Около пятидесяти. Грэм покачал головой:
– Судя по голосу, он был гораздо моложе.
– Значит, это не он. Ах да, здесь по соседству есть молодой человек, сын Лайонела Оксуика. Мастер Лайонел – ростовщик, один из самых богатых в этой части города, а может, и во всем Лондоне. Он живет в большом каменном доме на Милк-стрит, рядом с Лефевром.
– В том, что построен из камней, которыми была вымощена римская дорога?