Синдзабуро (оборачиваясь на шум). Томадзо!
Томадзо (показываясь у перегородок). Что угодно?
Синдзабуро. Что ты делаешь?
Томадзо. Готовлю постель.
Синдзабуро. Нет, подожди. Лучше постели мне здесь. Там душно.
Томадзо. Слушаюсь. (Скрывается.)
Синдзабуро проходит на галерею и смотрит в ночной мрак.
(Возвращается с постельными принадлежностями.)
Готово! Пожалуйте… я помогу вам раздеться.
Синдзабуро. Нет, спасибо! Я сам. Иди, иди… Ложись спать. Уже поздно.
Томадзо. Тогда доброй ночи, господин. Почивайте спокойно.
Синдзабуро. Спокойной ночи. Постой, Томадзо! Ты говорил, что настоятель расспрашивал про меня?
Томадзо. Все время.
Синдзабуро. А он ничего не велел мне передать?
Томадзо. Ах, совсем запамятовал… Вот голова! Конечно! Письмо… Он просил передать вам письмо. (Ищет за пазухой.) Вот. Велел сейчас же отдать, как вернусь. Я и забыл! Простите!
Синдзабуро (берет письмо). Ничего, ничего. Теперь ступай. Больше мне ничего не нужно.
Томадзо. Спокойной ночи. (Уходит.)
Синдзабуро (некоторое время сидит неподвижно, потом подходит к светильнику и читает письмо). «Сын мой! Приветствую тебя от всей души. Слышал, что твое нездоровье все еще не совсем прошло. И знаю, что болен ты не столько телом, сколько духом. Знаю и стараюсь помочь тебе. Медитации открыли мне, что над тобой сгущаются какие-то тучи. И что идут эти тучи из иного мира. Предупреждаю тебя: остерегайся иного мира! Особенно сегодня в ночь… когда он всем нам становится так близок!»
Странное письмо! Странные слова… Настоятель мудр, ему ведомы многие тайны вселенной. И говорить зря он не станет. «Остерегайся иного мира!» Почему? Что этому миру до меня? И почему «остерегайся»? Кого? Отошедших друзей? Но их дружба, думаю, останется с нами всегда. Врагов? Но что и кому я сделал плохого? Разве раньше – в прежней жизни? Но я рад в таком случае искупить содеянное зло. Ведь иначе его никак не разрешишь. Закон причин и следствий неумолим… «Особенно сегодня в ночь, когда он всем нам становится так близок…» Да, сегодня ведь особенная ночь. Раз в году бывает… близок тот мир. Но почему же мне совсем не страшно? Тот мир меня не пугает… Наоборот, как будто в нем остались какие-то мои радости… Ведь в этом мире их нет. (Гасит светильник.)
Тихо. Громко стрекочут цикады. Лунный свет.
(Подходит к галерее.) Странно. Когда я слушаю пение цикад, мне кажется, что это голоса из иного мира… Почему иного? Может быть, иной мир вовсе не тот, а этот… Учитель говорит о круговороте… А мне чаще вспоминается другое… Слова тоже великого мудреца Китая[32]… который учил «привольно и свободно носиться по стихиям вселенной»!
«Однажды случилось: сидел Чжуан и писал… и вдруг задремал. Видит сон: уже больше не Чжуан он, а бабочка – летает… порхает с цветка на цветок. И так хорошо купаться в воздушных волнах, в солнечном сиянье. Опустилась бабочка на цветок. Устала… задремала. И видит: нет больше бабочки – сидит Чжуан и пишет. И не ведал Чжуан: он ли заснул и сон видел, что бабочкой стал, иль бабочка смежила вежды и видит в сновиденье, что она – мудрец Чжуан? Где сон, где явь?»
Да. Где сон, где явь? Где я живу на самом деле? В том сне своем или здесь? Кто видит сновиденье? Я – теперь или я – тогда? Сегодня ночью нам близок тот мир… Может быть, это мир наших сновидений! Повсюду сверкают «огни встречи»! А у меня темно. Пусть же и здесь горит «огонек встречи». (Встает, зажигает, потом садится у края галереи, вынимает из-за пазухи крышку от курильницы и погружается в ее созерцание.)
Тишина. Стрекотанье цикад постепенно смолкает. Неожиданно луна заволакивается облаками. Темнеет. В отдалении начинает блистать светлая точка. Она становится все ближе и оказывается шелковым фонарем в виде пиона. При свете его видны фигуры двух девушек, осторожно приближающихся к изгороди.
Первая девушка. Госпожа… Кажется, здесь. Видите? Вот этот дом.
Вторая девушка. Здесь? Уже? (Всматривается.) Да, как будто этот.
Первая девушка. Тише, госпожа! Ведь молодой господин уже, наверно, спит.
Вторая девушка. Смотри, у него горит «огонек встречи».
Первая девушка. Значит, и он ждет. Идемте, госпожа! Я пройду вперед.
Вторая девушка. Я за тобой.
Подходят к калитке.
Первая девушка. Вот и калитка. Сейчас попробую – закрыта или нет.
Вторая девушка. Закрыта?
Первая девушка. Как будто бы закрыта.
Вторая девушка. Пусти! Дай я попробую.
Слышно движение, потом скрип калитки.
Открыла! Да… Если сильно захотеть – откроется и запертая дверь.
Обе девушки проходят в сад. В этот момент облака рассеиваются и лунный свет озаряет их фигуры.
Вторая девушка (тихим голосом). Синдзабуро-сама!
Молчание.
Синдзабуро-сама!
Молчание.
Синдзабуро-сама!
Голос Синдзабуро (из темноты). О-Цую-сама!
Вторая девушка (тихо). Синдзабуро-сама, вы слышите меня?
Голос Синдзабуро. Слышу, О-Цую-сама.
Вторая девушка (первой). Слышишь, он назвал меня по имени.
Первая девушка. Он услышал вас, госпожа.
Вторая девушка. Синдзабуро-сама! Вы не ждали меня?
Голос Синдзабуро. Ждал, О-Цую-сама.
Первая девушка (хватая вторую за руку). Госпояса, он ждет вас!
Вторая девушка. Ждете меня? Всем сердцем?
Голос Синдзабуро. Жду всем сердцем.
Тучи окончательно рассеиваются, и галерея освещается. Синдзабуро стоит на самом ее краю, весь обращенный в сторону пришедших.
Девушки, видя его, делают движение.
О-Цую.
Синдзабуро.
Пауза.
О-Цую. Синдзабуро, милый… Цую – здесь.
Синдзабуро. Да, видит сердце, это ты. Вот и О-Емэ…
О-Цую. Она… О-Ёмэ. Верная моя служанка. Дозволь войти к тебе.
Синдзабуро. Ты спрашиваешь дозволенья! Ведь я же ждал тебя… все время ждал.
О-Цую. Войдем, О-Ёмэ. Слышишь, войдем.
О-Ёмэ. Господин так добр. Входите, госпожа.
О-Цую, за нею О-Ёмэ поднимаются на галерею. О-Цую ставит фонарь на перила.
Синдзабуро (простирая к О-Цую руки).
О-Цую.
Синдзабуро. О-Цую-сама, неужели это вы? Сердце говорит: да, это она, но я никак не могу поверить… исполнению несбыточной мечты… Ведь с того самого дня мы разлучились с тобой и больше не встречались…
О-Цую. С того самого дня, Синдзабуро-сама. Да… с того самого дня… О, сколько дней прошло.
32
Имеется в виду древнекитайский философ Чжуан-цзы (конец VI–IV в. до н. э.), оставивший свои труды в форме притч, многие из которых широко известны в странах дальневосточного региона. Одна из этих притч, в иносказательной форме говорящая об относительности человеческого познания, приводится в дальнейшем тексте пьесы.
33
Намек на древнекитайскую легенду о богине Чан-Э, укравшей у своего мужа снадобье бессмертия, с которым она унеслась на Луну, где, расположившись под лавровым деревом, толчет в ступе это снадобье, а рядом сидит Лунный Заяц. Как и многие другие произведения древнекитайской литературы и фольклора, легенда о Чан-Э была широко известна в феодальной Японии.