Слов из русского языка никаким указом не выбросить. Мало кто поддержит Павла в этом. Сей указ сочтут, пожалуй, самодурством чистейшей воды. Даже Милорадова эта мера коробила, хоть крамолы Сергей ох как не любил!
Приходили к Сергею с почтой и неофициальные сведения, проще говоря, сплетни. Но Милорадов и к ним относился серьезно. Кто же не знает того, что самая ценная информация может скрываться именно в безобидной салонной сплетне!
Так вот. В Петербурге всем было известно, что Павел не любит итальянской музыки и терпеть не может французской модной одежды. Говорили, что он собирается запретить и то, и другое.
Что касается итальянской музыки, то, по мнению Сергея Андреевича, мир ничего не потерял бы, если бы ее не существовало вовсе. Французское же платье Милорадов, как и все нормальные люди, любил. Тем более, что шилось оно из замечательных тканей, равных которым в России не было. Поэтому последний слух показался ему самым ценным. Если такое случится, и на французскую моду будет наложено воспрещенье…
Запретный плод всегда слаще доступного. В связи с такой мерой спрос на шелк немыслимо возрастет. И, конечно же, император будет вынужден всеми силами стимулировать собственное шелководство, ибо ничто не может более сильно способствовать развитию отечественной промышленности, чем отсутствие ввоза из-за границы.
О таком удачном стечении обстоятельств Сергей и мечтать не смел. Благодаря своей счастливой звезде он оказался единственным владельцем ключа от шелковой сокровищницы, и у него имелось достаточно ума, чтобы не выпустить этот клад из рук.
Не меньше удовольствия доставляли письма Марфы. “Ах, молодец девка, как ловко управляется!” — восхищался Сергей, перечитывая ее отчеты. Пожалуй, и сам он не смог бы лучше справиться с хозяйством. “И умна, и преданна, — продолжал он мысленно восхвалять ее. — И до чего же хороша!” Две ночи, проведенные в ее объятиях, запомнились ему, чего не случалось раньше, с другими женщинами. Возможно, эти сладкие воспоминания еще долго будут согревать его. Ведь ох как не скоро он сможет назвать своей ту, которая по настоящему достойна стать его женой!
Переложив на плечи Киселева основные текущие дела, Милорадов смог приступить к самой приятной части тех планов, что обдумывал по дороге в Геную. Теперь он почти каждый вечер проводил с Ниной. Часы напролет Сергей просиживал у нее в гостиной, наблюдая, как она рисует или вышивает. Очень часто сопровождал ее во время прогулок по городу. Нельзя сказать, что ему нравилось бродить по рынку ради того, чтобы купить какой-нибудь пустячок вроде игольницы или шкатулки для пуговиц. Еще больше он не выносил крутые подъемы и бесконечные генуэзские лестницы. После таких прогулок его несчастные ноги сразу же напоминали о себе. Но чего только не сделаешь ради любви!
Говорил ли он Нине о своих чувствах? Нет. А зачем? И так ведь все ясно. Просто так на такие жертвы никто не идет!
В эти дни выяснилось также, что Сергей был не совсем справедлив к невесте Данилы Степановича. Итальянка оказалась вовсе не такой надоедливой, как Милорадову показалось вначале. Чаще всего, как только Сергей Андреевич являлся к графине, Антонела ссылалась на дела и исчезала. Поразмыслив немного, он решил, что присутствие наперсницы рядом с Ниной все же на руку ему. Хорошо, когда предмет любви всегда под присмотром.
Единственное место, куда графиня отправлялась в одиночестве, было кладбище. Но тут не могло возникнуть возражений. Пусть выполняет свой вдовий долг.
С каждым днем Сергей убеждался в том, что не ошибся в выборе. Печальная сдержанность графини нравилась ему все больше. Неуравновешенные истеричные барышни всегда отпугивали его. От таких никогда не знаешь чего ждать, он же любил уверенность во всем.
Степан, старый камердинер графа, умер вскоре после Сретенья. Нина, как и обещала, велела похоронить старика рядом со своей нянькой. Таким образом, вся ее семья теперь покоилась здесь, в Генуе, ибо именно Степан, Палажка и Михаил Матвеевич были Нининой семьей с тех пор, как граф взял ее в жены. Сегодня ушел последний человек, связывавший Нину с прошлым. Семьи не стало. Впервые Нина почувствовала себя свободной от всяческих уз. Это ощущение свободы не принесло счастья. Оно принесло боль.
Войдя в гостиную, Нина села за клавесин и открыла крышку инструмента. На ум пришли горькие слова Сандро:
— Самая лучшая музыка рождается из боли.
Тогда она не поняла его слов, и он пояснил:
— Ты ведь любишь слушать соловья? А знаешь, как заливается несчастная птичка, если разорить ее гнездо?
Тема возникла сама собой, вернее, она давно уже жила в душе: песня, подаренная ей Алессандро.
Графиня нерешительно прикоснулась к инструменту. Непослушные, холодные пальцы не гнулись, соскальзывали с клавиш, извлекая из клавесина совсем не те звуки, что Нина себе представляла. А ведь когда-то графиня весьма преуспевала в искусстве импровизации! Теперь же, чем больше она старалась, тем хуже получалось. Ее музыка из боли не рождалась. Пальцы не успевали за сердцем. Очевидно, сказывалось длительное отсутствие практики. Но хуже всего было то, что эти музыкальные изыскания стали достоянием ушей Сергея Андреевича и Антонелы.
Антонела всплеснула руками и сочувственно воскликнула:
— Ах, синьора Нина, что случилось с вашими руками!
“С моим сердцем”, - подумала Нина, пытаясь удержать набежавшие слезы. Никогда больше не знать ей прежнего покоя!
— Вам срочно необходимы уроки! — продолжала наперсница.
Милорадов был с ней полностью согласен. Он, хоть и не разбирался в музыкальных тонкостях, понимал, что этот пробел в образовании графини нужно ликвидировать. Тогда у нее, как у будущей жены, не останется существенных недостатков.
— Вы полагаете, это сейчас уместно? — тихо спросила Нина. Она сидела, не смея поднять глаз на собеседников, боялась, что они прочтут ее тайные мысли. Ей необходимы уроки, и она знает, кто должен ее учить! Господи, какое счастье, что Антонела первая произнесла эти слова.
Наперсница и Сергей Андреевич стали наперебой уверять ее, что учиться всегда уместно, после чего Милорадов откланялся, он спешил по делам, а Антонела удивленно заметила:
— Кажется, только что синьор консул впервые со мной согласился!
Но Нине не было никакого дела до консула. Совершенно не задумываясь о том, что делает, она снова тронула клавиши инструмента. Больше им с Сандро не нужно будет ожидать друг друга на кладбище, в темноте, среди могил. Они смогут вполне официально, несколько раз в неделю встречаться на уроках музыки!
— Собирайся, Антонела! Возьми канвы и бисера. Мы навестим Мару и попросим ее отца давать мне уроки!
И снова, в который уже раз, при одной только мысли о предстоящей встрече, тоскливая ноющая боль в груди исчезла, уступив место волнующему ожиданию.
Теплая волна, идущая от сердца, отогрела замерзшие пальчики и мелодия зазвенела колокольчиками именно так, как Нина желала. Пожалуй, Сандро не стал бы возражать против подобного исполнения своей музыки!
Теперь Нина знала, что он ошибается. Музыка рождается не только из боли. Из радости тоже! Нужно рассказать ему об этом!
Симпатичный мраморный повелитель ветров восседал на своем дельфине посреди сухого фонтана. “Бесспорно, ты великий музыкант, — мысленно поддразнила Нина божка, — но тебе не сравниться с человеком, который живет в этом доме”. Из приоткрытого окна доносилась музыка — голос Сандро в сопровождении фортепьяно.
— О, он действительно выбрал превосходный инструмент! — сказала Антонела, невольно замедляя шаг. У рояля было великолепное звучание. Его сочный, насыщенный звук прекрасно сочетался с голосом, гораздо лучше, чем клавесин.
Графиня тоже остановилась в нескольких шагах от двери. Антонеле просто хотелось послушать, а Нина снова испугалась. Вдруг Сандро рассердится, что она пришла без приглашения и помешала ему? Внезапно музыка смолкла, певец замолчал посреди фразы, а потом начал сначала. Что-то в его исполнении ему не понравилось.
— Он слишком требователен к себе, — прошептала Антонела.