Спали они по-прежнему на одной кровати. Потому что второй у них не было. Сандро не видел в Мали женщину. Просто теперь вместо одного ребенка у него было трое. Их нужно было кормить. Вот и все, что занимало его мысли. Он вообще не замечал женщин вокруг себя.
Исключительно для того, чтобы не огорчать хозяина, Мали старалась быть аккуратной. Со временем до нее дошло и то, как к нему нужно обращаться. Но все же она тосковала по вольной жизни.
— Ах, синьор Алессандро, — сказала она однажды за обедом, — если бы я не встретила вас, то бродила бы сейчас по окрестным ярмаркам. Там интересно и подают хорошо. И артисты съезжаются, — цирк, куклы в балаганчике, цыгане…
— Что ты сказала? — встрепенулся Сандро.
— Цыгане поют, гадают… — она тщательно облизала свою ложку, — выманивают деньги у честного народа! — вылизывать миску Мали не стала, хоть ей и хотелось. Она предполагала, что господину это не понравится. Но он, казалось, не обращал никакого внимания на ее поведение.
Хорошо воспитанному домашнему мальчику Сандро, выросшему на серьезной музыке, никогда и в голову не приходило, что можно заработать себе на жизнь подобным образом. Он и ярмарки-то настоящей никогда толком не видел.
— А где ближайшая ярмарка, Мали? — спросил он.
— Да тут, совсем рядом, могу показать…
Но Сандро ее уже не слушал. Со всей серьезностью он обдумывал предстоящий концерт.
Наверное, петь на ярмарке не сложнее, чем в театре. Главное, одеться поярче и погромче прокричать, что он — величайшая итальянская знаменитость. Если они слушают цыган, то его и подавно будут слушать! Но что им петь? Вряд ли их заинтересуют духовные песнопения или серьезная итальянская опера. Им нужны народные песни, баллады, куплеты… Можно несколько песен Моцарта… многие их уже считают народными. Но нужно еще что-нибудь такое, шуточное, чтобы сразу засело у них в голове.
Сандро пересел за спинет и поставил на пюпитр чистый листок нотной бумаги. До сей поры единственными его сочинениями были задачи по композиции.
Необходимо что-то крайне простое и в то же время мелодичное, чтобы после второго куплета зрители пели вместе с ним. И стихи нужны послаще, вроде тех, что пишут в альбомы прекрасным синьоринам, про травку, овечек и любовь пастушка к пастушке. Пародия на пастораль — вот что нужно! В Генуе Сандро слыл внимательным кавалером и подобной чуши когда-то написал немало, оставалось только более-менее складно перевести ее на немецкий.
Оказывается, чувство голода — неплохой источник вдохновения! Через полчаса четыре куплета и припев были готовы.
“Ой, сейчас заплачу от умиления”, - думал пиит, взирая на свое творение. Он чувствовал легкое презрение к самому себе, но вместе с тем его охватил азарт. Легкий ритм, короткие фразы… Мелодия появилась сама. Не слишком уверенная, но он ее попробовал наиграть. Нет, не так. Акцент не там, да и переход от одной фразы к другой слишком резкий. А если поменять местами и сгладить… тогда припев легко впишется в замысел, он должен быть вообще примитивным…
Золотой карандаш, подарок Гаспаро, легко бегал по бумаге. Через час песенка была готова.
Когда Сандро запел, Мали от неожиданности уронила сковородку. Она жила здесь уже три месяца, и знала, что ее хозяин — музыкант, но никогда не предполагала, что он может петь. Потом она слушала его с раскрытым ртом.
Не дождавшись от нее никакой другой реакции, новоиспеченный композитор поинтересовался:
— Тебе понравилось?
Амалия энергично закивала головой:
— Да, да, очень! Такая хорошая песня! Только, уж очень печальная. Как жаль овечку, которая потерялась, пока они целовались! Кто же так стадо пасет? За овцами смотреть нужно!
Вот так! А автор считал, что это смешно.
Потом она весь вечер напевала песенку себе под нос, подтверждая тем самым предположение Сандро о том, что его произведение ожидает головокружительный успех.
Теперь оставалось только купить гитару.
На ярмарку в воскресный день они с Мали отправились прямо из церкви и явились туда в самый разгар торговли. Паренек, нанятый ими у кукольного театра, постарался на славу: две дюжины человек пожелали послушать итальянскую знаменитость. По мере того, как Сандро пел, количество слушателей увеличивалось. И ему удалось задуманное. Легко запоминающийся припев про любовь и овечек горланило вместе с ним человек пятьдесят. Звон монет, бросаемых в шляпу, звучал слаще любых аплодисментов.
Пересыпав заработанные деньги в кошель, Сандро с Амалией решили пройтись по площади. Для Сандро здесь все было в диковинку, Мали же чувствовала себя в родной стихии. Когда она засмотрелась на акробатов, он отошел в сторонку. После концерта ему всегда хотелось пить.
Те двое настигли его у бочки с кислым виноградным вином. Сандро попробовал его и решил, что лучше умереть от жажды. То ли испанцы, то ли цыгане, но говорили они на ломанном немецком языке. Кошелек они не требовали. Им нужны были не деньги. Приставив нож к горлу итальянца, они сказали, что не желают больше видеть его там, где зарабатывают они, и велели немедленно убираться с ярмарки. На прощание тот, что ниже ростом, полоснул его лезвием под подбородком, очень умело, болезненно и довольно глубоко.
— В следующий раз перережу горло, — пообещал он.
Зажимая кровоточащий порез рукой, Сандро бросился туда, где оставил Мали. С ней все было в порядке.
Рану тут же, на ярмарке, зашил цирюльник, но это не избавило Амалию от истерики. Она кричала так, будто ее господин умирал у нее на руках. К счастью, молоко у нее от этого не пропало, но Сандро твердо решил больше никогда ее с собой на ярмарки не брать. Вот тогда, по совету цирюльника, он и перестал бриться, но не только для того, чтобы скрыть некрасивый шрам. Каждый день видеть в зеркале этот след, напоминающий о пережитом унижении, было для него нестерпимо.
Только благодаря заработанным на ярмарках деньгам они смогли относительно спокойно пережить зиму. Хватало и на еду, и на дрова, и на оплату квартиры.
С приходом весны крестьянские развлечения кончаются. Воскресенье перед началом Великого поста было последним днем, когда бродячий артист мог прилично заработать. К этому времени Сандро в окрестных деревнях уже знали и даже приглашали петь на свадьбах.
Последний сельский праздник, который он намеревался посетить, должен был состояться в тридцати верстах от Вены. Отправляться туда нужно было заранее, лучше всего на рассвете, или накануне вечером.
Если Сандро хотел попасть на ярмарку, нужно было проигнорировать мессу в своей церкви. Искушение было велико. “Ну, справлялись же они без меня прежде, и теперь не пропадут, — уговаривал он сам себя. — Дочка сторожа подыграет”. Эту девочку он полгода учил бесплатно, но успехи ее были более чем скромными.
Именно потому, что очень хотелось поехать на праздник, Сандро рано утром отправился в церковь.
Орган замолчал посреди мессы. Мехи, усердно раздуваемые сторожем, работали вхолостую. Очевидно, мыши добрались и туда. Служба остановилась, священник молча ждал, когда заиграет музыка. Как назло, в церкви было много прихожан. Мессу перед началом Великого поста решили почтить даже те, кто приходил в храм от случая к случаю.
В той мессе, что Сандро слышал последний раз в Италии, в этом месте звучало “Domine Deus, Agnus Dei” Вивальди. Пели два мальчика-кастрата. Один вел соло, другой вступал там, где должен был звучать хор.
Сейчас на пюпитре органа стояла австрийская месса, которой Сандро никогда не пел. Он, собираясь на ярмарку, не потрудился даже просмотреть ее. Но “Domine Deus, Agnus Dei” он знал! Когда-то он разучивал его для выступления во дворце кардинала Паллавичини. Он не забыл ни единой ноты. Конечно, тогда у него было замечательное детское сопрано, но и сейчас это произведение ему вполне по силам. К тому же теперь он понимает музыку куда лучше, чем в четырнадцать лет! Он может заставить людей, там, внизу, почувствовать все величие творения Вивальди.