Чувство любви, которое Сандро испытывал к своей дочери, не мешало ему критически относиться к ней. Посему среди соседей он прослыл весьма строгим отцом. Некоторые ее привычки, почерпнутые у детворы на улице, ему удалось искоренить. А с некоторыми он справиться так и не сумел. А еще с некоторыми вообще предпочел не бороться. Вот потому-то Мара с раннего детства называла своего отца по имени и на “ты”. А он соглашался с этим, потому что не желал, чтобы Оскар, вслед за Марой, называл его папой.
Когда в Вене разразилась очередная эпидемия оспы, Сандро запретил Амалии выпускать детей из дома, ходить в гости и приглашать к себе кого бы то ни было. На рынке он позволял ей покупать только сырые продукты и муку, с тем, чтобы дома из них готовить и печь хлеб. Он помнил, что именно так поступала его мать, когда в Генуе свирепствовала холера. Дети не видели солнца восемь месяцев. Они побледнели и лишились аппетита, но их дом остался единственным на всей улице, где оспа не побывала. У соседей, в семье булочника, выжил только сам хозяин.
Его и застал Сандро однажды вечером у себя на кухне.
— Герр Мейер просит меня помогать ему в булочной по вечерам, — сказала Мали. — Если вы, синьор, позволите, я хотела бы заработать немного денег.
За те годы, что Амалия провела в доме Сандро, он ни разу не заплатил ей жалованье. Конечно, ни она, ни Оскар ни в чем не нуждались, он полностью содержал их, но у Сандро и мысли не возникало, что ей могут понадобиться собственные деньги, он по-прежнему считал Амалию девчонкой, вроде Мары. А она, оказывается, выросла.
Дети уже большие и не нуждаются в няньке, — продолжала уговаривать Мали, — а всю домашнюю работу я буду делать по утрам.
— Конечно, девочка, — согласился строгий хозяин и посмотрел на булочника, — не сомневаюсь, что герр Мейер тебя не обидит.
А потом Алессандро почувствовал, насколько сильно он устал. Его перестали радовать новые роли, и это сразу же отразилось на исполнении. Он начал ссориться с композиторами, обвиняя их в своих неудачах, стал капризничать, подобно большинству певцов, требуя выигрышных арий, идеально подходящих к его голосовым данным. Несколько раз ему шли навстречу, но мелодии, написанные специально для него, казались ему безликими, однообразными, он перестал улавливать в них нюансы и не мог больше доносить их до публики. Его пение не стало фальшивым. Оно стало равнодушным. Вдохновение покинуло его.
Пока Сандро никого не задевал, не трогали и его, но теперь вся свора разъяренных композиторов, недовольных партнеров и возможных конкурентов накинулась на него. Естественно, он в долгу не остался. Скандал следовал за скандалом. И однажды, со стороны администрации прозвучал весьма прозрачный намек на то, что лучше бы синьору Лоренцини на время покинуть театр, подправить свое здоровье, подлечить нервы.
Вот тогда у него впервые появилась мысль возвратиться в Геную. Но приехать домой означало явиться на поклон к отцу, а к этому Сандро еще не был готов. Он научился признавать свои ошибки и согласен был отвечать за них, но не желал просить прощения за то, в чем, по его мнению, была виновата только одна Лидия.
И разве можно появиться дома, после пятнадцати лет скитаний, бедным, как церковная мышь? Это значило бы расписаться в собственном бессилии и лишний раз подтвердить правоту отца относительно того, что разбогатеть, занимаясь музыкой, невозможно. Этого гордость Сандро позволить не могла, а ведь так хотелось отдохнуть, встретиться со старыми друзьями, показать Маре город!
Размышляя подобным образом, он переступил порог своего дома. Его встретила жуткая какофония. Мара улюлюкала, подобно американским индейцам, а Оскар барабанил по клавишам клавесина. Только Мали, как и подобает взрослой женщине, спокойно стояла у стола, посреди которого возвышался огромный торт.
— С днем рожденья, Сандро! — прокричала дочь. Она забрала у отца неизменную папку с нотами и принялась расстегивать его камзол. При этом она вертелась и подпрыгивала так, что чуть не оборвала все пуговицы. — Мы сами сделали торт. Твой любимый. Оскар покупал продукты, Мали пекла, а я взбила крем и написала пожелание. Только розочки мы попросили выложить господина Мейера, у него они лучше всего получаются. Ну, раздевайся же скорей!
Ей не терпелось попробовать собственное произведение.
В этот день Алессандро Лоренцини исполнилось тридцать пять лет, и ему полагалось наследство, о котором он совершенно забыл. На деньги, завещанные ему матерью, можно было безбедно прожить лет десять, или устроить будущее Мары. Теперь Сандро точно знал, что будет делать: он поедет в Геную.
В театре, как ни странно, растерялись, когда на следующий день он заявил о своем уходе. В принципе, никто из руководства ничего не имел против Алессандро. Но кому же не нравится работать в спокойной обстановке? Вчера импресарио казалось, что достаточно немного припугнуть Лоренцини и все наладится. Никто не думал, что он воспримет все настолько болезненно. Они даже попробовали образумить его при помощи баронессы фон Хольдринг, но безрезультатно. Сандро вовсе не обиделся на них. Просто он решил, что такой поступок сейчас будет наиболее правильным.
— Но ведь вы вернетесь? — спросила баронесса.
— Не знаю, — честно ответил Сандро. — Возможно, позднее я попытаю силы в Париже или в Милане.
— Господи, зачем вам Париж? Французам еще долго будет не до музыки!
Сандро считал иначе, он пребывал в твердой уверенности, что за всяким падением следует взлет, но у него не было желания вступать в спор и отстаивать свою точку зрения.
— И что же будет с нашим хором? — продолжала баронесса. Как патронессу хора, этот вопрос интересовал ее больше всего. — На Рождество мы снова должны выступать перед архиепископом, как дети справятся без вас, и кто будет солировать?
До Рождества было еще восемь месяцев, за это время можно было подыскать любую замену. Но баронесса не желала себя настолько утруждать. Она прибегла к давно испытанному методу:
— Алессандро, друг мой, если вы пообещаете вернуться к Рождеству и организовать выступление у архиепископа, то я, в свою очередь, обещаю обеспечить лично для вас несколько приглашений в дома, где вам хорошо заплатят.
Баронесса не была жадной, но она обожала перекладывать финансовые вопросы на других.
“Где же вы были раньше с вашим альтруизмом, синьора”, - подумал Сандро, с беспечной легкостью давая обещание, которого у него вовсе не было желания выполнять. Единственное, чего ему сейчас хотелось, — это чтобы все оставили его в покое.
Не меньшее удивление, чем в театре, ожидало Сандро дома. Амалия наотрез отказалась уезжать из Вены.
— У вас своя жизнь, синьор, а у нас с Оскаром своя, — сказала она. — Ваша дочь выросла. Сейчас она уже старше, чем была я, когда вы меня подобрали.
Вот это да! Раньше Амалия полагала, что это она нашла Сандро, а не он ее подобрал!
Затем она ушла в кухню и завела там большую стирку. Все вещи, которые хозяин и Мара возьмут в дорогу, должны быть чистыми.
К вечеру в уме Сандро созрело идеальное решение.
— Мали, — сказал он, — я оплачу квартиру и оставлю тебе денег. На Рождество я вернусь. Возможно, к тому времени ты передумаешь.
Амалия благодарно улыбнулась, взяла ведро с грязной водой и открыла заднюю дверь. На ступеньках крыльца, накинув на плечи одно большое одеяло, сидели Оскар и Мара, и о чем-то тихо шептались. Мали бесцеремонно отодвинула их ногой и выплеснула мыльную воду на улицу.
В Генуе Сандро остановился в гостинице “Золотая чайка”, принадлежащей его отцу. Он решил, что бессмысленно прятаться, поскольку на следующий день намеревался посетить поверенного, чтобы вступить в права владения наследством. Какая разница, от кого отец узнает о его возвращении — от адвоката или от управляющего гостиницей, и когда это произойдет — сегодня или днем позже?
Оплатив номер на две недели вперед, Сандро велел разгрузить экипаж и повел Мару наверх. Как только они вошли в номер, управляющий запер дверь своего кабинета и поспешно вышел, Сандро увидел его через окно, когда он быстро удалялся по улице. “Побежал докладывать”, - усмехнулся про себя блудный сын и только сейчас подумал, что отец может расценить его появление в “Золотой чайке” как очередную дерзость.