Энрико взлетает на мостик:
— Русские ни за что не позволят пирату уйти, расстреляют без всякой жалости, несмотря на то, что там находятся их люди. Но если бой развернется в порту, пострадает не только бриг. Босфор узок. Корвет своими пушками способен пол-Стамбула разнести!
Это он, конечно, преувеличивает, но “Альбатросу” даже одно русское ядро, и то совершенно ни к чему!
— Если мы хотим спасти синьорину, груз и наши шкуры, нужно убираться отсюда, — продолжает капитан.
— Но как? — Ночью купеческим судам движение в Босфоре запрещено. Джанни знает это не хуже своего капитана. — Турки не выпустят нас!
— Отойдем чуть дальше, и прижмемся к берегу. Здесь достаточно глубоко.
Прежде Дино с русскими военными кораблями встречаться не доводилось. Он и не подозревал, что огоньки, загоревшиеся чуть в стороне, предназначаются захваченному им бригу. Но он заметил движение на бригантине, с которой прибыла последняя шлюпка. Генуэзец собирался удрать, а этого Дино позволять не желал. Он уже заприметил этот корабль и собирался встретить его по дороге домой. Бригантина сама по себе хороша, да еще и в брюхе у нее полно! На эти вещи глаз у Дино был наметан, он редко ошибался. Нет, медлить и ждать захода луны больше нельзя. Нужно опередить генуэзца и раньше него выйти в Эгейское море!
Слова, неотделимые от слез, немые молитвы, звучащие в сердце, пальцы, сплетающиеся с шелком локонов, быстрый топот десятков ног, промчавшихся по палубе, темнота и горестный вздох:
— Прости, любимый. Это из-за моей глупой прихоти мы оказались здесь.
— А я считал — из-за моей!
— Нет. Об этом нельзя думать! Нельзя себя винить. Никто не виноват!
Приглушенные команды, скрип лебедки. Поднимают якорь! Легкое, едва уловимое покачивание усиливается.
Губы с бесконечной нежностью касаются губ. Вкус слез. Я с тобой. Мы вместе. Слабое утешение, но больше Сандро не знает, что сказать.
— Не молчи, Сандро, пожалуйста, не молчи!
Громоподобный выстрел рассекает тишину летней ночи. Нина вздрагивает.
— Не бойся, любовь моя. Это холостой выстрел, приказ движущемуся кораблю остановиться. Он может означать только одно: Милорадову известно, что корабль захвачен, и он призвал на помощь корвет своего друга.
Теперь Дино больше ни от кого не скрывается. Он драпает изо всех сил. На палубе движение: топот, скрип снастей, свистки, крики. О, это не для женских ушей!
Конечно, присутствие военного корабля для Дино неожиданность. Но нам от этого не легче. Тем более, что корсиканцы быстро приходят в себя.
— Будет бой, Нина! Милорадов так просто “Борисфен” не отдаст! Он предпочтет потопить бриг, но не подарить его корсиканцам!
Нина сжимается в беззвучном страхе. У нее не возникает и тени сомнения, что Сергей на это способен.
Слез больше нет. И страха тоже. Мы умрем, Сандро! Нужно, пока не поздно, вспомнить всю свою жизнь и покаяться в грехах. Только вот почему-то на ум ничего не приходит, кроме той глупой детской мести, которой Нина отплатила своей кузине за испорченные платья.
Перед каждым выходом в свет Надин, уже причесанная и одетая в парадное платье, наносила последний штрих — пудрила кончик носа. В день своей свадьбы с графом Нина поймала в пруду лягушку и засунула ее в пудреницу кузины. Перед тем, как сесть в экипаж, Надин открыла пудреницу. Лягушка, облепленная белой пудрой, выпрыгнула ей прямо на грудь. Надя дико закричала и просыпала всю пудру на свое платье, то самое, над которым лучшая киевская портниха, мамзель Жанин, трудилась целый месяц. Дорогой синий бархат так и не удалось отчистить полностью, так что пришлось Наде отправляться в церковь в своем старом парадном платье, которое приглашенные гости видели уже не раз. А то, что это была лягушка, никто так и не понял. Никто не узнал животное в необычном обличье. Вот такая история. Она мучила Нину почти шестнадцать лет, потому что с того дня удача отвернулась от всеобщей любимицы Нади, и Нина жалела кузину. Она даже собиралась при встрече извиниться перед Надин, так что ей совершенно непонятно, почему Сандро смеется!
— Я люблю тебя, — говорит Сандро, — ты самая восхитительная женщина на свете!
В это время оглушительный многопушечный залп потрясает порт.
Полная луна висит над Стамбулом. Это везение. Без нее бой невозможен. Стоя на мостике, Сергей не отрывает глаз от захваченного судна.
Хорошо используют ветер, сразу видно, не новички. Судя по тому, как быстро на “Борисфене” ставят паруса, у пирата большая команда. Почему же днем не было заметно никакого движения между бригом и берегом? Предположение о том, что экипаж сам захватил корабль, сразу же отметается, как абсурдное. Никто из своих, даже полностью свихнувшись, не стал бы делать это под носом у “Минервы”. Остаются… корсиканцы! Их вполне достаточно для таких маневров.
От этой мысли Сергея пробрал озноб.
Если уйдут, ему никогда не оправдаться! А они намерены вырваться.
Но и Маликов знает, чего хочет. Он старается не просто настичь бриг, а сделать бортовой залп.
Правильно, Петя, круши их! — шепчет Сергей.
И Петя крушит, правда, и без Сережиной подсказки: все пушки по левому борту стреляют. Корвет окутывается дымом, Сергей прижимает к лицу носовой платок, но это вовсе не потому, что он не привычен к пороховому дыму. Он пытается подавить крик отчаянья, рвущийся из груди, ибо сейчас вспоминает, что на “Борисфене” — Нина.
Клейкий комок горечи застревает в горле, не дает вздохнуть. Скупые слезинки мерцают в уголках глаз. Вот тебе, Нинушка, свадебный подарок! А со мной была бы цела и невредима!
Ядра “Минервы” достигли цели. Парус на бриге пылает, но это не мешает пиратам палить в ответ. К счастью, ни одно ядро не попало в корвет, все плюхнулись в воду, не долетев до него несколько саженей, но всех, стоявших на мостике, окатило градом брызг.
Позиция для стрельбы утрачена. Корсиканцы поразительно быстро справляются с парусами. Сейчас бегство — их единственный шанс к спасению. В Мраморном море у пиратов гораздо больше возможностей уйти от преследования: там береговая линия настолько изрезана скалами, что спрятать между ними корабль не составит никакого труда. “Минерва” разворачивается и снова старается взять “Борисфен” под прицел. Это нелегко. Босфор — не просто пролив. Это большой порт. Почти все якорные стоянки вдоль берегов заняты. Для движения свободна лишь центральная часть пролива. Но ее достичь непросто. “Борисфену” приходится лавировать между стоящими судами не только для того, чтобы избежать столкновения с ними, но и затем, чтобы укрыться от обстрела.
С началом боя порт ожил, Все, кто может, отходят к берегу. В схватку никто не вмешивается. Стороннему наблюдателю непонятно, почему два русских корабля сцепились между собой.
Корсиканцы проявляют все больше наглости. Маневр перед самым носом у какой-то зазевавшейся шхуны позволяет “Борисфену” избежать очередного попадания. Маликов зол. Снаряды “Минервы” обрушились на ни в чем неповинный торговый корабль. Шхуна горит, как огромная свеча, освещая весь порт. Она пострадала напрасно, да пусть пеняет сама на себя!
Снова маневр и снова залп, но и теперь не слишком удачный, потому что пират успел выстрелить первым. “Минерве” зацепило нос, из-за чего она потеряла несколько драгоценных минут в погоне за ним. “Борисфен” же незамедлительно использовал свое преимущество. Он все ближе и ближе к выходу из порта. Но и Маликов все злее. Он готов разнести бриг в щепки, лишь бы не упустить.
А турки, спрашивается, где? Неужели не видят, какая каша заварилась? Или думают отсидеться в сторонке, вопреки всем соглашениям? Ясно же, что просто так свои по своим палить не будут! Масса нелицеприятных выражений в адрес хозяев порта готова сорваться с языка капитана Маликова, но он понимает: пока оба дерущихся корабля находятся в порту, турки в бой не вступят. Они предпочтут подождать “Борисфен” на выходе и там уж попытаются забрать себе все лавры. Не выйдет, милые! Не для того Петр Маликов у берегов Крыма вас громил, чтобы здесь уступить вам своего врага. Пират мой! Только мой!