Очередной выпад корсиканца, но и корвет не отстает. Снова палят пушки. Есть! Попали! Теперь на бриге горит палубная надстройка. Пираты тушат пожар. У них потери. Это сразу же сказывается на скорости и маневренности судна. Им почти удалось покинуть порт, но тут их настиг новый, на этот раз последний залп “Минервы”. Теперь “Борисфену” никуда не деться из Босфора, он полностью потерял управление. Ядро попало в основание грот-мачты и переломило ее, она медленно, как во сне, заваливается на бок.
Сергею казалось, что бой длится не более часа, а ночь уже кончилась. Не луна и не пламя пожара освещают теперь место боя. На востоке разгорается заря. Но до конца сражения еще далеко. Это понимают и Маликов и господин консул. Корсиканцы сражаются, как черти. Без рукопашной не обойтись.
— Абордажную команду в шлюпки! — командует Маликов.
Но что это! На носу “Борисфена”, на конце бушприта, появляется новый гюйс, взамен сгоревшего вместе с парусом. Такого никто не ожидал. Какое дело корсиканцам до военно-морских сигналов?
Молодой офицер смотрит в трубу и кричит:
— Это фон Моллер!
Теперь хорошо видно, что на бриге идет драка между пиратами и экипажем. Корсиканцы прыгают за борт, но разве им скрыться от русских шлюпок? Подоспевшей команде с “Минервы” остается только выловить и повязать побежденных пиратов.
Сергей чувствует себя так, будто был не наблюдателем, а участником схватки. Он измотан не только боем, но и страхом, не отпускавшим его все это время. Потому, глядя на свой корабль, испытывает облегчение. Победителей не судят!
“Борисфен” представляет собой жалкое зрелище, но он держится на плаву. Ни одно ядро не попало ниже ватерлинии.
Только полный идиот мог полагать, что не существует звука ужаснее фальшивой ноты! Треск ломающегося дерева, звон разбитого стекла, скрежет металла и дикий вой раненого человека, разве может быть что-то страшнее? Оказывается, может! Едва различимый гул пламени.
Практически одновременно с первым, раздается второй залп, еще более громкий, сотрясающий весь корабль. “Борисфен” окутывают клубы едкого дыма, который проникает даже сюда. Корсиканцы дали ответный залп. Для нас это не опасно, гораздо тревожнее этот тихий гудящий звук. Это горят паруса. Пылающие обрывки падают за борт и на палубу, освещая бликами огня темную каюту. Пожар, пожалуй, страшнее, чем пушечные ядра!
Невысказанный ужас просьбы застыл в сердце: “Сандро, не позволь мне погибнуть от огня!” Но Нина не способна произнести это вслух.
— Прости меня, Боже, — шепчет она.
Новый удар потрясает захваченный бриг. Сколько это все длится? Сандро не может сказать. Он утратил ощущение времени. Нина замерла рядом с ним, и только сердечко перепуганной птицей колотится в ее груди. Разве этого он желал? Он не может ни избавить ее от этого кошмара, ни успокоить. Это удивительно, но его собственный страх куда-то пропал. Да и разве может этот страх иметь какое-либо значение в сравнение с осознанием своего абсолютного бессилия?
Мы умрем? Не бойся, любовь моя. Смерть не сможет разлучить нас, на такие шутки способна только жизнь! Остается попросить Бога лишь об одном: “Господи! Если нам суждено умереть, пусть это случится быстро и без мучений!”
Один залп за другим. Да этот корвет наполнен боеприпасами!
В каюте капитана светло, как днем. На палубе снова полыхает пламя. Теперь это уже не паруса. Это горит сам корабль. Потрескивание горящего дерева, дым и жар проникают даже в это наглухо закупоренное помещение. Сандро встает, направляется к двери. А вдруг удастся открыть? Сейчас пиратам не до пленных. Если они выберутся из каюты, их, возможно, и не заметят… Но нет! Дверь заперта, и она слишком прочна для того, чтобы один человек мог выбить ее. К тому же, двери здесь открываются не наружу, а внутрь, чтобы именно с палубы можно было легче проникнуть в каюту. Единственное, чего Сандро удалось достичь, это вырвать медную, начищенную до блеска, дверную ручку. Дверь осталась закрытой — корсиканцы заложили ее снаружи толстой дубовой доской. Сандро возвращается к Нине и вновь ложится рядом с ней. Она молчит, губы ее плотно сжаты, но он все равно слышит ее беззвучный крик: “Спаси меня, Сандро! Я не хочу умирать! Сделай что-то! Придумай что-нибудь! Ведь ты мой муж!” И такой же безмолвный, полный боли крик отвечает ей: “Я не могу! Прости! Я бессилен! Наверное, мы погибнем, и смерть наша будет гораздо страшней, чем мы надеялись!”
— Обними меня, — шепчет Нина сквозь слезы, — и никогда не отпускай.
Да, это единственное, что он сейчас может сделать. Обнять ее, спрятать на своей груди.
Корсиканцы тоже испугались пожара. Они стараются погасить пламя. Слышны плеск, шипение воды, громкие ругательства.
Короткая передышка, снова палят! Нина содрогается в объятиях Сандро и опять застывает, скованная страхом. Неужели это никогда не кончится?! Господи!!!
Оглушительный грохот, доносящийся отовсюду, свидетельствует о том, что еще несколько ядер попало в “Борисфен”. Неужели сбылись самые страшные опасения, и снаряд попал туда, где хранились запасы пороха? Тогда почему мы еще целы?! Этого Сандро понять не может, но в следующее мгновение осознает, что жить им осталось всего несколько секунд. И теперь он точно знает, какая смерть уготована им. Нет, они не сгорят, не утонут и не погибнут от взрыва. Их всего-навсего раздавят, расплющат эти тяжелые деревянные перекрытия, нависшие над головой.
Разве среди этого ужаса человека может еще что-то напугать? Крепкое объятие, защищавшее от всего, внезапно ослабело. Сандро медленно отстраняет Нину от себя и приподнимается, опираясь на руку. Нина удивленно смотрит ему в лицо. Что? Что случилось? В его широко открытых глазах застыло такое выражение, будто он увидел перед собой саму смерть.
Душераздирающий скрежет, пронзительный скрип, треск. Переборки между каютами угрожающе кренятся. В отблесках пламени, озаряющего каюту, это выглядит страшнее, чем можно себе вообразить.
Сандро сошел с ума! Он внезапно выходит из своего оцепенения, резким движением толкает Нину под стол, и сам падает на нее сверху.
Потолок капитанской каюты обрушивается вниз.
Пыль, колючие щепки, удушливый дым. Нина кашляет.
Благодарю тебя, Боже! Мы все еще живы!
Упавшие переборки, обильно смоченные морской водой, должны, хотя бы на время, заглушить пламя. Теперь больше всего досаждает этот едкий дым, проникающий во все щелки. Но он быстро рассеивается, поднимаясь вверх.
Нина судорожно вцепилась пальцами в рубашку Сандро. Ее прерывистое, горячее дыхание обжигает его шею. Она теперь не просто дрожит от страха — все ее тело сотрясается, будто в конвульсиях. И при этом — ни стона, ни всхлипа, ни единой жалобы! Сандро старается улечься рядом с Ниной. Тесно. Ему удалось лишь чуть-чуть сдвинуться в сторону, но и это хорошо — так ей гораздо легче дышать. Стол выдержал, их не придавило, но ей защемило юбку, она и пошевелиться не может. Больше в их тюрьме нет ни дверей, ни запоров, но самостоятельно им все равно отсюда не выбраться.
Что-то тяжелое с грохотом свалилось на кучу досок над головами узников. Стол со скрипом покачнулся, накренился… но устоял. Нина дрожит еще сильнее.
— Скоро все кончится, — успокаивает ее Сандро, — только старайся не двигаться. Это хлипкое сооружение может сложиться, как карточный домик.
Но к чему такие предосторожности? Какая разница, когда и как все кончится? Ему с трудом удается подавить нервный смешок. Шикарный дубовый гроб на двоих вместо брачной постели! Да еще с подогревом, звуковым сопровождением и такой великолепной иллюминацией! Не знаю уж, сколько совместной жизни Господь отмерил нам с тобой, но поскучать вдвоем мы, очевидно, не успеем!
“Нет, не нужно так думать! — пресекает он тут же сам себя. — Может быть, эти минуты — самый большой дар Господа нам. Возможно, никогда уже нам не стать ближе друг другу, чем сейчас!” Губами он находит ее губы, и в этом поцелуе растворяются все кошмары минувшей ночи. Если что-нибудь и способно посмеяться над смертью, то — только любовь.
Но, похоже, пожар больше не распространяется, во всяком случае, дыма стало меньше. Сандро прислушивается, затаив дыхание. Нет! Корабль больше не горит!