Откровение фон Моллера лишает Сергея еще одной надежды. Он рассчитывал на то, что Гаспаро не станет заниматься делами отверженного сына. Но, видимо, фон Моллер прав, коль уж Лоренцини не постеснялся свою девчонку отправить к деду, значит, у него есть основания ожидать от старика помощи. А это уже угроза, не просто предположительная, а вполне реальная!
Суд над корсиканцами быстро не начнут, пожелают сначала во всем разобраться. А у Сергея — предписание: немедленно по прибытии явиться к императору. За это время старик найдет заступничество у Голицына! Надо же такому случиться, чтоб это был именно Голицын! Единственный дипломат, у которого всегда были хорошие отношения с новым императором!
Нина из своей каюты почти не выходит, а когда все же соизволит появиться на палубе, на Сергея не смотрит. Его такое отношение не обижает. Он прекрасно знает, что творится у нее в душе, сам через это когда-то прошел. Тоже испытывал желание убить ее, когда опия ему не давала. А теперь благодарен ей за все, ибо понимает: так нужно было!
Матросы Нину уважают. Как только она выходит, они усаживают ее на бухту каната и всячески стараются развлечь. К камбузу ей близко подходить не разрешается, она пообещала фон Моллеру, что не будет причинять ему никаких хлопот, в обмен на то, что Лоренцини смягчат условия заключения. Нина договора не нарушает. Ей главное — убедиться, что Сандро жив и здоров. Она слышит его голос и улыбается, а по бледным щекам одна за другой катятся слезы. Пустой взгляд, устремленный вдаль, ничего не выражает. И всем, кто смотрит на нее, кажется, что душа женщины унеслась, покинув еще живое тело. Матросы отворачиваются, крестятся, перешептываются:
— Не приведи Боже, нашим бабам когда-нибудь из-за нас так страдать!
Никто из них не женат, но каждый мечтает, отслужив, обзавестись семьей.
Сергей тоже с трудом переносит это зрелище, но запереть Нину он не может. Разве такое поведение нормально? Какие еще нужны доказательства того, что она нуждается в помощи? Она больна, это ясно, как белый день!
Кто же еще, как не он, прошедший через это, может исцелить ее? Ясно, что не Лоренцини, который и есть главный яд!
Как же избавиться от него, проклятого, чтобы и Нину спасти, и себе не навредить?!
— Ну вот, уже почти дома! — белозубая улыбка Карла Ивановича озарила полумрак каюты. — Как увидим маяк на Херсонесе, так, считай, прибыли.
Почему у этого бездельника такие белые зубы? Уж не потому ль, что водкой их регулярно полощет?
Когда Нина самовольно захватила каюту, Карл Иванович перебрался к своему высокопоставленному пассажиру. Тот вслух не возражал, условия-то на бриге почти военные, но в душе недоволен. Сергея в последнее время раздражало все, в том числе и фон Моллер. Почему, понять трудно. С той минуты, как Карл Иванович принял командование “Борисфеном”, он трезв, как стеклышко. Это тоже досаждало Сергею, ибо своим поведением фон Моллер доказал, что пил он исключительно от безделья, а вовсе не от пристрастия к спиртному. Теперь господина консула вывела из равновесия улыбка нового капитана, в которой он углядел что-то схожее с улыбкой своего соперника.
Не дождавшись ни слова в ответ, фон Моллер плотно прикрыл дверь каюты и растворился в темноте. Развлекать Милорадова вовсе не входило в его обязанности. До Севастополя оставалось не более двух часов ходу.
Сергею было сейчас не до разговоров. Участь заключенного необходимо решить до того, как “Борисфен” подойдет к Ахтиарской бухте.
Допустим, за комедианта никто не заступится. Если судьи признают итальянца виновным, что это даст Сергею? Огромное искушение отправить Лоренцини куда-нибудь в Тобольск не избавляло Милорадова от опасения, что Нина, презрев все трудности, последует за мужем. Господину же консулу требовалось совсем иное. Он хотел, чтобы Нина Аристарховна осталась с ним, и, желательно, по доброй воле.
Надежнее всего было бы избавиться от соперника раз и навсегда, но, нет… у Сергея не было стремления марать руки в крови.
Оставался единственный выход. Лоренцини нужно отпустить. Но отпустить так, чтобы у него больше никогда не возникало желания соваться в Россию. А уж потом можно будет добиваться того, чтобы его с Ниной брак признали недействительным, если, конечно, это понадобится.
Сергей Андреевич решительно встал с постели. Он уже примерно знал, что нужно делать.
Бортовой журнал, в который фон Моллер регулярно вносил требуемые записи, лежал раскрытый на столе. Еще в Стамбуле Сергей краем уха слышал обрывок разговора между Маликовым и фон Моллером. Петр Лаврентьевич просил Карла не вносить в бортовой журнал запись об аресте Лоренцини. Сережка, мол, одумается, зачем ему жизнь портить.
Вот последняя запись Тихонова. Дальше рука фон Моллера: нападение пиратов, бой, потери, повреждения, ремонт, затраты, ага, вот… в стамбульском порту Мария Лоренцини покинула борт “Борисфена”. Строчка не дописана. Об аресте ни слова. Хорошо.
Сережка тоже своих друзей под удар подставлять не желает!
Сергей взял со стола зажженный каганец, и вышел из каюты. Как он и предполагал, охранник у камбуза отсутствовал. Значит, по мнению фон Моллера, в открытом море заключенный с корабля никуда исчезнуть не может? Ошибаешься, Карлуша!
Замок импровизированной камеры открылся практически бесшумно, но и этого звука оказалось достаточно, чтобы Лоренцини вскочил на ноги.
Н-да… его врасплох не застанешь. Слышит любой шорох. Черные глаза смотрят настороженно, но без страха. Редкостный наглец! Посмотрим, что ты запоешь через минуту.
Замки на кандалах тоже поддались легко. Цепи со звоном упали на солому.
— Убирайся! — Сергей отступил от двери. — У тебя есть две минуты до того, как я подниму тревогу.
Синьор Алессандро удивлен и не пытается этого скрыть.
— Ты хочешь сказать, я могу идти?
— Вот именно!
— За борт? — догадался Сандро.
— Ты предпочитаешь в Сибирь?
— Я не пойду.
— Пойдешь. — Сергей предвидел подобный ответ. Заряженный дуэльный пистолет перекочевал из-за пояса в его руку. — Я не буду стрелять в тебя. Я выстрелю в потолок. Попытка к бегству докажет твою вину даже тем, кто считает тебя невиновным!
— Стреляй, — сказал Сандро, — зови охрану. Ведь ты, похоже, все решил и шанса мне не оставил. В Сибири мне не выжить и море не переплыть.
— Выходи, — Сергей пистолетом подтолкнул свою жертву к дверному проему.
Сандро шагнул в свежую ночь. Раз уж “попытка к бегству” все равно состоялась, почему бы не подышать вволю?
— Сам я прыгать за борт не буду, а захочешь столкнуть, не дамся, — предупредил он, не оборачиваясь.
Сандро удивлялся собственному хладнокровию. Он чувствовал себя так, как всегда перед зрителями. Волнения нет, только обычное легкое возбуждение. Все эмоции подвластны разуму. Почему так? Ведь, судя по всему, Милорадов не шутит. Откуда такое спокойствие?
От безысходности ситуации, вот откуда! Будь у него хоть единственный шанс сбежать с этого корабля, он непременно бы им воспользовался. И тогда уж, конечно, было бы, о чем волноваться.
Выстрела все не было. Сандро удивленно оглянулся и увидел, что Милорадов все так же стоит в освещенном дверном проеме. Рука его с пистолетом безвольно опущена. Он и не собирался стрелять. А какая разница? Результат-то все тот же!
Сергей заварил всю эту кашу с единственной целью — вынудить Лоренцини прыгнуть за борт. Да, именно этого ему хотелось больше всего. Утром, когда исчезновение заключенного обнаружилось бы, Сергей Андреевич великодушно предложил бы фон Моллеру дописать в журнале незаконченную строчку. И всем стало бы ясно, что капитан “Борисфена” вовсе не проворонил своего узника, ибо такового не было, а синьор Лоренцини сошел на берег в Стамбуле вместе со своей дочерью. Однако теперь, когда план не сработал, господин Милорадов испытал непонятное облегчение. Он стоял, смотрел на человека, отнявшего у него весь смысл прожитой жизни, и понимал: как бы сильна ни была его ненависть, он никогда не сможет совершить преднамеренного убийства.