— Надеюсь, Бог покарает тебя за все то зло, что ты мне причинил! — Сергей посмотрел на свой пистолет, а потом снова опустил его.
Пусть все идет так, как идет. Пусть жизнь рассудит, кто из них прав. На карту поставлена карьера? Огромная ставка! Но она стоила того, что Сергей рассчитывал получить.
— Сережка, это ты тут бродишь? — фон Моллер появился, как всегда, не вовремя. — Что, не спится? Вон, Херсонес уже виден!
Обнаружив, что Милорадов не один, Карл Иванович перешел на немецкий:
— А что, собственно, происходит?
— Великодушие господина консула не знает границ, — усмехнулся Сандро. — Приговоренному, перед смертью, позволено прогуляться.
Пистолет в руке Милорадова сказал фон Моллеру все. Сережка вконец ума лишился! Карл Иванович ринулся к нему с единственным намерением — удержать от подобной глупости. Однако, вопреки опасениям, Милорадов сам протянул капитану оружие.
Сандро их взаимоотношения не волновали. Сейчас между собой разберутся, а потом, уже вдвоем, возьмутся за него. Если не пристрелят, то снова запрут в этом душном гробу неизвестно на сколько времени. Он сделал несколько шагов по палубе. Ночь, звезды, но скоро рассвет: на востоке — едва заметная легкая дымка. А впереди, по курсу корабля, мерцает яркий, теплый огонек.
Маяк!
Надежда, вспыхнувшая солнцем, заставила Сандро вздрогнуть. Маяк! Земля! Избавление! Другим мыслям места не было. Он метнулся к борту.
Темные волны стремительно несутся навстречу. В них — спасение. Но еще до того, как море приняло его в свои оберегающие воды, Сандро услышал выстрел:
— Человек за бортом!
Когда Сандро вынырнул, “Борисфен” был уже довольно далеко.
На корабле суматоха, шум, факелы. Разворачиваются. Будут искать. Так просто не отпустят! Но в темноте упавшего за борт отыскать трудно, тем более, если ему самому этого не хочется. Сандро нашел взглядом маяк и поплыл к берегу.
Фон Моллер, дотошный немец! Скоро рассветет, а он все не уходит. Кружит и кружит на одном месте. Сандро злится, но злость придает силы. Один раз “Борисфен” проходит почти рядом. Сандро больше не ныряет. Ему это надоело, а они, хоть почти все столпились у борта, все равно его не увидят. Чудные, неужели не понимают, что при свете факелов можно рассмотреть только их самих, а не того, кого ищут! На этом же основано театральное освещение: из темного зала зрителям хорошо видна яркая сцена, но не наоборот.
Уходят.
Одинокий факел на корме освещает тоненькую фигурку в длинной белой рубашке. Женщина? Нина!
— Нина!!! — это абсолютно вопреки разуму, но беглец не думает о том, что делает.
Ее голос, избавляющий от всяческих сомнений, несется в ответ сквозь плеск волн:
— Сандро!!!
На Милорадова жалко смотреть. Куда подевалась вся его консульская спесь. Он не то чтобы раскис, нет, но видно, что потрясен до глубины души. Поэтому и выложил все начистоту, как только фон Моллер потребовал объяснений.
Только сейчас до Сергея по-настоящему дошло, что он натворил. Нет, теперь ни за что нельзя признаваться в том, что Лоренцини был узником, ибо пострадает тогда в первую очередь фон Моллер. Его и так за случившееся по головке не погладят, а если проведают что он не устерег заключенного — без раздумий отдадут под трибунал! Лучше всего записать в журнале, что Лоренцини сошел в Стамбуле. Ему-то уже все равно ничем не поможешь, а себя спасать надо!
Карл Иванович слушал, не перебивая, и по его лицу невозможно было понять, что он обо всем этом думает. Но когда услышал про бортжурнал, взорвался:
— Всегда чувствовал, что ты, Милорадов, — сукин сын, но сам себе не верил!
Сергей воспринял это оскорбление как должное. Заслужил, никуда не денешься!
А фон Моллер все бушевал:
— Выгородить меня решил?! А я не нуждаюсь!
— Ну, хочешь, напиши все, как было. Не будет тебе взыскания, — твердил Сергей, пытаясь его успокоить, — всю вину на себя возьму, ничего не сокрою!
Но фон Моллер только зло рассмеялся:
— Хватит! Уже Петьке помог когда-то. А я и без тебя справляюсь, сижу в болоте по самые уши!
Сергей посмотрел на него с недоумением. При чем здесь Петька?
— Что, не помнишь? Или не знаешь, как Петька, после того, как ты с крыши слетел, три недели на гауптвахте отсидел?! А потом, вместо линкора “Амстердам”, пошел гардемарином на какое-то дырявое корыто! “Минервы” своей кровью в войне с турками добивался! А Настю Изотову за него не отдали, потому что не пожелали отпускать из дому в Крым, к черту на кулички!
Сергей ни о чем таком не знал, как-то не приходило в голову спросить, почему Маликов, которого прочили на Балтику, очутился на Черном море. А про Настю Изотову, невесту Петькину, и вовсе из виду выпустил, думал, у них еще тогда, в юности, не сладилось.
— Знаешь, Милорадов, что я понял? Везде, где ты появляешься, все летит в тартарары! В итальянца, зачем вцепился?! Не захватывал он бриг! На любом суде, под присягой засвидетельствую!
Фон Моллер, на которого Сергей всегда смотрел немного свысока, в своем справедливом гневе вызывал не просто уважение. Сергей внезапно почувствовал, что может лишиться бескорыстной дружбы этого человека, и испугался.
— Я не хотел убивать его, Карл, поверь! Напугать желал, но не больше! Кто же думал, что он сразу ко дну пойдет?
Да, Сергею и в голову не приходило, что Лоренцини не умеет плавать. Но что же тогда заставило его прыгнуть за борт в то время, когда ему уже ничего не угрожало?
— Что заставило? — фон Моллер посмотрел на Милорадова так, будто перед ним был несмышленый ребенок. — А что заставляет всех нас делать глупости? Не знаешь?
У Карла Ивановича была своя история, знать которую Милорадову не полагалось, но Лоренцини фон Моллер понимал. Сам когда-то натворил дел…
Карл Иванович открыл бортовой журнал, окунул перо в чернильницу и в конце недописанной строчки поставил жирную точку. Затем взял чистый листок и принялся составлять донесение о происшествии. Сомнительно, чтобы генуэзец не умел плавать. Да и нырять он должен лучше других, не всякий моряк обладает таким тренированным дыханием, как профессиональный певец. Так что, может, и не померещился Нине Аристарховне голос супруга, хотя никто, кроме нее, его и не слышал.
Закончив писать, Карл Иванович возвел глаза к иконе, которая, как и полагалось, имелась в каждой каюте:
— Помоги, — попросил он. — Выплывет, пить брошу!
Через час после того, как “Борисфен” встал на якорную стоянку, в точку, указанную фон Моллером, отправились три парусные лодки. Они до вечера искали пассажира, случайно упавшего с борта “Борисфена”, но, к сожалению, вернулись ни с чем.
Медленно светлеет небо. Вокруг — только волны. Маяк еще виден, но Сандро ориентируется не на него. Мыс, на котором горит спасительный огонек, уже хорошо заметен. Он далеко, гораздо дальше, чем казалось ночью. Сандро упрямо плывет. Может быть, к вечеру достигнет берега, силы у него есть.
Шелк рубашки хоть и тонок, но прилипает к коже, мешает движениям. Хорошо, что брюки не замшевые, а из обычного сукна — в такой ситуации нет ничего хуже разбухшей замши. В одежде плыть тяжело, но избавляться от нее ни в коем случае нельзя. Без штанов ты слишком легкая добыча для береговой охраны.
Красный край солнца поднимается над сушей. Скорее бы! Сандро в воде уже более трех часов. Он давно уже осознал свою ошибку. Черное море — не Лигурийское. Здесь холодно.
Случись такое возле Генуи, его давно уже подобрало бы какое-нибудь судно. Здесь же — никого. Пустынны берега, пустынно море. Надежда только на помощь свыше. Но Сандро не знает, чего ему больше хочется — поскорее почувствовать под ногами твердую почву или надежнее укрыться от преследования. В том, что Милорадов будет его искать, он не сомневается. А ему нельзя попадаться. Оказавшись в заточении, невозможно вызволить Нину. Сандро был уверен, что Милорадов и ее на корабле удержал силой.
Холод сковывает движения. Плыть все труднее, а берег не приближается. Пресвятая Дева! Мне не хватает сил!
Вкрадчивая мысль появляется в голове. Ты прожил яркую жизнь, достиг, чего желал, ты впервые в жизни никому ничего не должен. Между тобой и отцом больше нет недоразумений, твоя дочь выросла. Возможно, она и есть то самое, ласковое и послушное дитя, которое необходимо Гаспаро. Больше ничего не хочется, только отдохнуть и согреться. Все забыть. Избавиться от тревог.