— Нина, — осторожно начал Сергей, когда карета свернула на дорогу, ведущую к его имениям, — заедем в Павино. Проведаем маменькину могилу.
— Конечно, Сергей Андреевич! — сразу же согласилась она. — Как же не поклониться?
Вот и прекрасно!
Можно оставить ее в Бояровке, под присмотром Марфы. А объясниться потом письмом. Пока Сергей уладит дела в столице, Нина пообвыкнет, соскучится. Да и нелишне будет убедиться в том, что Лоренцини не успел ее обрюхатить. Ни Киселев, ни его итальянка не знают, что Сергей купил новое имение. Им нужно будет написать, что она осталась погостить, не указывая, где именно. А больше Нину никто искать не станет.
На этот раз барскую карету встречали с почестями. Сама Марфа, красивая, нарядная, вышла к воротам с хлебом-солью, а вся дворня выстроилась на ступенях несмеяновского дома. Управительница поклонилась в пояс Сергею и уколола ледяным взглядом Нину (никак та самая графиня, что маменька Сергею Андреевичу в жены прочили?):
— Добро пожаловать барин! Милости просим, Ваше сиятельство!
“Что ж она так зло?” — подумала Нина и хотела было сказать, чтоб не называли ее больше графиней, да не стала. Какая теперь разница? А Сергей спросил:
— Ждала, Марфушенька? Откуда знала, что сегодня будем?
— Не знала, барин, — ответила Марфа, — но ждала. Каждый день ждала!
Он ласково потрепал ее по щеке:
— Надолго не задержусь. Не могу, как бы ни хотелось! Но за службу верную тебя облагодетельствую!
Направляясь в дом, Сергей обратил внимание на то, что над баней уже вьется легкий дымок. “Шустра Марфа, ох шустра!” — с удовольствием подумал он.
Как только графиню проводили в отведенные для нее покои, барин с управительницей заперлись в горнице, которую еще при бывшем владельце, барине Несмеянове, дворовые прозвали “тайной канцелярией”. Сейчас Марфа обустроила здесь свой кабинет. Тут она хранила списки холопских провинностей, которые вела с завидной аккуратностью, внося в тетрадь не только все увиденное и услышанное, но и любую явную сплетню или навет, коими местное население никогда не гнушалось.
— А ну-ка, Марфуша, предъяви мне подробнейший отчет! — громогласно повелел барин, задергивая тяжелые бархатные портьеры на двери. Так их не подслушают, да и в замочную скважину никто подглядеть не сможет. То, что за несмеяновской дворней водились такие привычки, Сергей давно знал, иначе вся округа не была бы в курсе дел бывших хозяев.
Ее крепкие сочные губы пахли малиной. Сергей безжалостно впился в них, не скрывая своего нетерпения. На глазах у Марфы выступили слезы, но объятия ее при этом не стали менее крепкими.
— Вот ты и дома, сокол мой, — прошептала она, слизывая капельку крови, заалевшую на пораненной губе.
Вечером, после ужина, из Павино доставили старый саквояж, за которым Сергей Андреевич послал сразу же по приезде. Письмо дяди, адресованное канцлеру, представляло собой итог всей его работы над заданием царицы и содержало единственный вывод: разведение тутового шелкопряда на территории Крыма и Таврии невыгодно. При определенной настойчивости его, конечно, можно наладить, но… не в таких размерах, как хочется царице и с гораздо большими затратами, чем в исконно шелководческих местах. Короче, при всех стараниях, завалить Европу шелком никак не получится!
Согласно мнению дяди, производство шелка в России будет стоить значительно дороже, чем во Франции и Италии, по целому ряду причин, среди которых указывались даже такие смешные, как отсутствие дорог.
Сергей хмыкнул, прочитав это. При чем здесь дороги? А холопы на что? Надо будет — на руках тюки с шелком носить будут! Да и хохлы с их причудливыми способами транспортировки пригодятся. Пусть возят шелк на волах, а то живут на российских просторах чисто вольные американцы, без надзора, и прибылей в казну не приносят!
Но приводились в письме дяди также и разумные причины, пугающие, такие как низкая урожайность и неудовлетворительное качество нити, которые объяснялись не вполне подходящими природными условиями. Это уже серьезно. С природой не поспоришь!
Так вот почему они не желали вербоваться! Знали, что в любом случае дома заработают больше!
Нет, конечно, об этом письме никто не должен знать! Канцлер считает, что граф Милорадов перед смертью лишился разума? Поддержим в нем эту уверенность! Правительству на его просчеты указывать нельзя, а уж российскому тем более.
Теперь Сергей ясно видел, что в истории с шелком его начальство повторяет ту же ошибку, что и в случае с голландским сыром. Тогда императрицу прельстили голландские молочно-сырные производства, способные вырабатывать столько продукции, что ее хватало не только для собственных потребностей, но и для вывоза за рубеж. Заграничная система настойчиво внедрялась в немецких колониях в Поволжье, но, увы, не принесла ожидаемого результата. Целый ряд непреодолимых препятствий стоял здесь на пути к успеху: приволжская степь была слишком сухой для такого интенсивного молочного хозяйства, а спрос на продукцию практически отсутствовал. Городов вокруг было мало, да и те были невелики, а их население предпочитало держать собственных коров, а не тратиться на покупку молока и сыра.
Как мало телесных радостей даровано бытием женщине! Нина всегда относила к ним горячую воду, молоко на ночь и удобную постель. После знакомства с Сандро она присоединила к ним еще поцелуи, объятия и ту упоительную дрожь, которую оные действия в ней вызывали. Теперь же ее коллекция пополнилась еще одним приобретением — ощущением свободы и покоя оттого, что рядом нет Сергея Андреевича. Сейчас, после бани и ужина, Нина чувствовала физическое удовлетворение потому, что не видела перед собой его лица. Их бесконечный путь и этот неизменный молчаливый спутник так утомили ее, что она рада была бы уединиться где угодно. Здесь же столько благ сразу…
Хоть солнце еще не зашло, Нина улеглась в постель. Сон теперь тоже можно было отнести к радостям жизни. Во сне она могла не думать, не вспоминать… Тонкие пальчики коснулись обручального кольца, висевшего на цепочке рядом с крестиком. Сандро собирался отдать его ювелирам в переделку, чтобы новая синьора Лоренцини смогла носить этот бриллиант, как и подобает замужней даме. Кольцо, связка нот, паспорт, документы о браке и черный камзол. Вот и все, что осталось у Нины от мужа. “Я сберегла твое кольцо и твою музыку, но не смогла уберечь тебя… — слезы обильным потоком хлынули из ее глаз. — Ты же плыл, Сандро, ты плыл! Я не видела тебя, но слышала твой голос! Ты должен был доплыть!” Наполнившая глаза горько-соленая влага размыла очертания незнакомой горницы. Нина плакала впервые с той минуты, как фон Моллер объявил ей, что супруг ее, вероятнее всего, погиб, поэтому поиски его прекращаются. Сердце, холодным камнем лежавшее в груди все эти недели, снова забилось. Не просто забилось, заколотилось раненой птицей. Ах, Данила Степанович, где же вы с вашими волшебными каплями?! Но разве помогут они забыть любовь?
“А я и не хочу забывать!” — Нина утерла ладонями заплаканные глаза. Как он сказал тогда, в темноте, когда каждое мгновение их жизни казалось последним? Я с тобой. Смерть не сможет разлучить нас.
Нина отвязала от кровати розовую атласную ленточку, удерживавшую край прозрачного газового полога, намотала ее себе на палец, чтобы кольцо не спадало, и надела перстень. Удовлетворившись результатом, она промокнула остатки слез краем простыни и закрыла глаза. Тряская езда в карете будто бы продолжалась. Это ощущение сопровождало ее уже много дней, даже тогда, когда карета стояла неподвижно. Палец, перетянутый лентой, онемел. Ах, до чего же глупо! Нина сняла ленточку с посиневшего пальца и вернула кольцо на прежнее место, рядом с крестиком. Ты со мной, Сандро. Ни смерть, ни жизнь не смогут разлучить нас!
Не обращая внимания на тошнотворное покачивание, Нина опять закрыла глаза. Нужно отдохнуть. Завтра с утра снова в путь.
Сон все никак не шел. Нина лежала на роскошных атласных подушках и думала. Там, на корабле, оглушенная страшными воспоминаниями и внезапно свалившимся горем, она не смогла толком ничего обдумать, а в пути, под недремлющим оком своего сурового спутника, вообще не способна была мыслить. Теперь же она обратилась к своему излюбленному способу размышления, то есть, поставила себя на место Алессандро.