Эпилог
Июнь 1812 года в Австрии выдался ненастным. Низкие тучи заслоняли верхушки гор, чистенькие, будто игрушечные домики с красными крышами, обычно утопающие в изумрудно-яркой зелени, казались слегка размазанными из-за непрекращающейся мороси. Такое же хмурое настроение не покидало барона Милорадова, направляющегося в Баден на воды.
Аркашка, молодой холоп, взятый недавно Сергеем Андреевичем на место старого, никому уже не нужного Харитона, услужливо пододвинул к ногам барина грелку, а потом еще и укрыл его шерстяным одеялом. Старые кости требуют тепла, а барон Милорадов был уже далеко не молод. Минувшей зимой ему исполнился пятьдесят один год.
Лицезреть сквозь туманную дымку окружающие красоты у Сергея Андреевича не было большой охоты. Хватит уж, насмотрелся за годы службы! Равно, как и не хотелось ему путешествовать верхом, хоть в прежние времена он был большим любителем верховой езды. Большую часть пути барон провел в раздумьях, укрывшись от непогоды в своей роскошной карете, украшенной гербами.
Давно уже чует его сердце приближение неотвратимой беды. И ощущение это отнюдь не является порождением фантазии Сергея Андреевича, а основывается на его многолетнем дипломатическом опыте. Ибо, несмотря на немолодые годы, ум барона по-прежнему остер, а воля тверда.
Угроза со стороны Наполеона стала сейчас более чем реальной. Только глупцы не замечают этого. Война может разразиться в любую минуту. Сам господин Милорадов ни за что не согласился бы покинуть Санкт-Петербург в эти тревожные времена. Но у него, увы, не было выбора. Эту поездку Сергей Андреевич предпринял по велению канцлера, который, в свою очередь, руководствовался настойчивой рекомендации императорского лейб-медика. И действительно, у министра были причины для беспокойства: здоровье барона, особенно после перенесенного недавно душевного потрясения, оставляло желать лучшего.
А потрясение было не из тех, что легко забываются. Сам барон полагал, что ему уже до конца жизни не оправиться от этого удара судьбы. Минувшей зимой потерял он самое дорогое, что имел, — управительницу свою бесценную, Марфушу.
Сергей Андреевич давно уже проклял тот день, когда польстился на доходное соседское поместье Бояровку. Это осиное гнездо, отобрало у хозяина пятнадцать лет жизни, а под конец лишило его и единственной радости, которую он когда-либо себе позволял. Убили бояровские холопы Марфу. Убили жестоко, замучили, растерзали! Сердце Сергея Андреевича обливалось кровью при одной только мысли о том, что довелось пережить несчастной Марфе перед смертью.
Неудивительно, что друзья сочувствовали барону Милорадову и окружали его заботой: непростой была судьба этого человека, столько лет верой и правдой прослужившего на благо Российской Империи.
Не довелось ему познать настоящего семейного счастья, ибо женщина, на которой он женился двенадцать лет назад, так и не смогла по достоинству оценить его. Через семь месяцев после свадьбы Елизавета Ильинична Савина покинула поместье своего мужа, ничего не объяснив, не сообщив о своих намерениях супругу, находившемуся в это время во Франции с чрезвычайно важной миссией. Она попросту сбежала из Бояровки, возвратилась к своему отцу. А когда через год с небольшим Сергей Андреевич приехал потребовать объяснений и говорить с супругом не пожелала, — велела захлопнуть перед его экипажем ворота усадьбы. И чего, спрашивается, добилась? Батюшка-то ее вскоре умер. Все равно ведь живет с тех пор одна!
А ведь неплохая женщина была эта Лиза, спокойная, хозяйственная. Трат пустых не делала и все больше молчала, улыбаясь своим мыслям. Она была миниатюрна и темноволоса и нисколько не походила на ту, имя которой Сергей Андреевич и вспоминать не желал. Кто бы мог подумать, что столько хлопот мужу доставит! И чего только ей не хватало, непонятно? По сей день могла бы жить в Бояровке, горя не ведая, так нет, предпочла с трудом сводить концы с концами в своем Савино.
Не дал Бог Сергею Андреевичу наследника, и, видимо, уже не даст, ибо, даже если и удастся когда-нибудь барону вновь сойтись с Елизаветой Ильиничной, вряд ли что-нибудь у них выйдет. Слишком старым чувствует себя господин Милорадов для подобных дел. Хотя лейб-медик утверждал, что все это лишь следствие чрезвычайного утомления.
В друзьях осталась последняя радость. К счастью, друзей у Сергея Андреевича по-прежнему много. Сумел он и новых приобрести, и старых не растерять. Не всех, конечно, но сие уж от него не зависело. Так, например, Петр Лаврентьевич Маликов погиб во время очередной военно-морской кампании. А фон Моллер, поговаривали, с ума сошел: подал в отставку, заперся в своем поместье и, презрев баронский титул, женился на простолюдинке, гречанке из Балаклавы. Говорили, правда, что жена его очень красива, но, по мнению господина Милорадова, это не могло избавить Карла Ивановича от позора.
Киселева Сергей Андреевич не видел с тех самых пор, как тот отправился из Бояровки в Москву, но слухи о нем до барона долетали. Российские моряки, заходившие в Геную, навещали бывшего консула и привозили в Петербург лекарства и кремы, выпускаемые его аптекой, которая представляла собой уже скорее небольшую фабрику. Кремы пользовались бешеной популярностью у столичных красавиц, а лекарство от боли в суставах Милорадов и сам регулярно принимал. Жил Киселев все с той же Антонелой и наплодил с нею кучу детей, восемь или девять, Сергей Андреевич уже точно не помнил.
Тогда, пятнадцать лет назад, после возвращения в Петербург, Сергей Андреевич полностью отдался работе. И теперь вспоминал те годы со смешанным чувством удовлетворения и раздражения. Удовлетворения — оттого, что сумел добиться очень многого, баронский титул получил в награду, а раздражения — потому, что пришлось потратить лучшие годы своей жизни на Императора Павла I. Никто, конечно, не узнал об истинном отношении Милорадова к Павлу Петровичу. Никому и невдомек было, что непредсказуемость Императора вызывает у Сергея Андреевича только животный страх и истерическое опасение за свое будущее. Три с половиной года Милорадов жил в невероятном напряжении, но все же сумел использовать это время с пользой для себя. Ему удалось близко сойтись с наследником престола Александром Павловичем и его ближайшим другом Алексеем Андреевичем Аракчеевым.
Путаная политика, постоянные метания Павла то в одну сторону, то в другую, непостижимые, никому не нужные реформы измучили всех, кому приходилось воплощать их в жизнь. Насколько при Екатерине было все проще! Россия была Россией, никто и не пытался переделать ее на европейский лад. Да и зачем? Кому нужно и так в Европу съездит, остальным же без надобности! Павел же Петрович считал иначе. Детей дворянских запретил посылать на учебу за границу с тем, чтобы учились дома. А вместо этого организовал новый университет. Наложил запрет на иностранную музыку и литературу. И чего достиг? Да ровным счетом ничего! Свои писаки повылезали, как грибы после дождя. И какие! Похлестче французских! И музыку, как не стало итальянской, свою писать научились. Романсы, вон, в каждом доме, все, кому не лень, складывают. Еще и оперы делать пытаются! Благо, для этого много ума не надо.
Когда пришло известие о скоропостижной смерти Императора Павла I, скончавшегося от внезапной болезни, Милорадов вздохнул с облегчением. Если кто и взял грех на душу (о чем шептались тогда во всех Петербургских салонах) и Павла действительно задушили, то Сергей Андреевич никак не мог осуждать заговорщиков.
Была ли у Павла Петровича звезда во лбу? Бесспорно, была. Это-то и пугало!
И с запретом на шелк у него ничего не вышло. Как торговали в России французским шелком и итальянским бархатом, так и по сей день торгуют. Не только иностранцы, россияне тоже. Некто Алексей Линчевский в последние годы открыл в Петербурге несколько новых мануфактурных лавок. Сергей Андреевич, пребывая в столице, любил туда захаживать, ибо считал себя знатоком и ценителем шелка. Фамилия купца была ему хорошо знакома, да мало ли в России однофамильцев! Этот Линчевский — торговец, стало быть, не дворянин, а значит, к той, забытой, отношения не имеет. А раз не связан с ней, то и товары — не от старика Лоренцини. Господин барон был патриотом. Он предпочитал покупать ткани у Линчевского, кем бы тот ни был, нежели у итальянских купцов.