— Разрешаю вволю торговать в Отраре и других городах. Готов внимательно выслушать все ваши нарекания, пожелания и здравые речения. Пусть все ценные книги, если есть они у вас, останутся в Отраре. Так у нас принято, а мы полностью оплатим их стоимость и провоз. В провожатые по городу даю вам ученика-гулама Хисамеддина.
И в знак того, что прием закончен, Иланчик Кадырхан повернулся к сидевшему по левую руку Хисамеддину, кивнул головой, распорядился:
— Проводи гостей и выкупи у них все стоящие книги.
Об этом как раз и думал сейчас любознательный поэт. Глаза его радостно вспыхнули. Он живо вскочил. За ним нехотя поднялись и гости, пошли цепочкой к выходу. Опытные, много повидавшие на своем веку купцы в общем-то остались довольны приемам у отрарского повелителя. Но молодые путешественники были явно разочарованы. Особенно возмущался тонколицый юноша: «И чего поскупился кипчакский хан? Что он терял, пустив нас по Шелковому пути? Придумал — Ханская дорога! Небось там тоже не все благополучно. Зачем нам пустынная дорога, без караванов, без базаров?! Не так, как надо в добром государстве, все здесь делается!»
4
— Уай, ассалаумагалейку-у-ум!..
Вытянув длинную шею, еще с порога дворца протяжно закричал поджарый и черный, как точильный брусок, проныра джигит и рысцой направился прямо к трону.
«Это еще кто такой?!» Кадырхан поморщился и невольно (какой же все-таки наглец!) подал гостю руку. Тот долго и подобострастно тряс ее, никак не выпуская из своих потных ладоней. «Боже милостивый! Первый раз встречаю посла, который лебезит, словно напаскудившая сука, и за руку здоровается с ханом! Должно быть, изрядный негодяй… Ба! Срам-то какой! Теперь на Исмаила накинулся, будто с приятелем в винной лавке встретился. Ну и денек сегодня выпал!» Кадырхан от удивления даже схватился за бороду и подобрал полы чапана. Между тем чернолицый, удобно скрестив ноги, устроился напротив (слава аллаху, что хоть на трон еще не полез!) и затараторил по-кипчакски. В языке этом он, видно, чувствовал себя как рыба в воде:
— В добром ли здравии ваш скот и семья, старина?! «Хорош тон, будто с соседом за дастарханом беседует», — подумал Кадырхан, но сдержанно ответил:
— Слава аллаху…
— Как здоровье ваших деток, почтенный? «Разговаривает, как игривый зять с тещей». Кадырхан на этот раз промолчал, но посла это ничуть не смутило.
— О аллах всемогущий! Сколько воды утекло с тех пор, как я видел Отрар в последний раз! Стены крепости стали выше, каменных домов больше. Улицы — длинней и шире. А какая отделка — глаза разбегаются! Что за дивные мастера строили эти молельни, мечети и жилые дома! Бессмертные творения воздвигли их золотые руки! Неужели и они сгниют в черной земле, как простые смертные, ай-вай-вай?! А сколько сарбазов-воинов с голубыми копьями в руках. А сколько юных дев с тугими ляжками, как у молодых волчиц! Пах-пах!..
Он бы еще не скоро остановился, если бы Кадырхан не дал понять, что ему неприятно пустое славословие. Правитель попросил перейти к делу.
— Зовут меня Уйсуном. Родом я кайсак-кипчак и верный нукер грозного восточного кагана — Чингисхана. Но перед всеми народами восхваляю я величие и могущество кипчакских племен. По-простому, по-родственному приехал вас проведать и узнать про ваше житье-бытье. И привез вам две просьбы — два условия всесильного кагана. Первое: каган собирается в поход против северного народа сабр. Для осуществления своего священного желания каган настаивает, чтобы вы приказали кипчакам на Иртыше и в предгорьях Улытау не седлать боевых коней в помощь соседнему Сабру. В награду вы получите большой золотой слиток в форме копыта, что является высшей формой благоволения великого кагана. Второе: вы вновь откроете Шелковую дорогу и свободно пропустите по ней торговые караваны. За такую милость вам подарят шесть невинных красавиц тангуток.
Кадырхан уставился на носок своего сафьянового сапога. Тоскливые думы охватили его. Он с жалостью подумал о сабырцах, чьи степи будут скоро обагрены кровью, а мужчины привязаны к хвостам приземистых монгольских лошадей. Он предвидел те дни, когда боевые копья в клочья изорвут войлок юрт, стрелы затмят солнце, мужчины будут поголовно истреблены, а женщины станут утехой дикой кагановой орды. Давно уже назревала эта беда, и разве не признак ее — поведение некоторых послов. Живо представив все это, он подумал о том, каким образом можно предотвратить беду. Где тот хан, с которым должно было сговориться, объединиться и вместе выступить против монголов? Где тот посол, с которым в знак верности и дружбы можно б было обняться грудь в грудь?.. Где найдешь того слепого безумца, посла из страны Сабр, только что последовавшего на поводу самодура Билгиша Туюк-ок? Пока он, Кадырхан, пошлет в страну Сабр, за тридевять земель, своего порученца для переговоров, может, над самим Отраром нависнет смертельная опасность. Так что же сказать сейчас этому словоблуду? Как поумнее ответить?
Пока что одно приходило на ум: в ближайшее время в столице Хорезма Ургенче соберется государственный совет — Дуан-арз, там можно поговорить с хорезмским шахом Мухаммедом, склонить его на свою сторону и дать отпор надвигающимся монгольским ордам. Как-никак, а единой страной считаются Отрар с Хорезмом…
Глубоко, тяжко задумался Кадырхан. Даже в горле пересохло от дум, и он приказал подать холодное вино. Девушка с гибким станом, виляя бедрами, внесла кувшин. Тонкими духами и мятой запахло во дворце. Пенистое вино разлили по глиняным кувшинчикам, поставили перед мужчинами. Бодрящий и веселящий напиток этот делали сунаки, обитавшие на побережьях Инжу, из винограда и арбузного сока. Вино получалось легкое, мягкое, с кислинкой и приятным ароматом, освежающее и утоляющее жажду.
— Уай, убери! Брюхо вспучит от такого питья… — чуть ли не взвыл монгольский посол, даже из приличия не дотронувшийся до кувшина. — Мне бы лучше сырого кобыльего молока!
Девушка-кипчачка принесла молоко; он жадно накинулся и — буль-буль-буль — одним махом опрокинул полную чашу себе в нутро. В глазах его тут же появился довольный блеск.
Между тем и Кадырхан утолил жажду.
— Не нуждаюсь ни в золотом слитке, ни в шести юных тангутках, — сказал он послу как можно спокойней. — На условия кагана отвечаю условием, на клятву — клятвой. Вот они. Первое: пусть поклянется, что не пойдет войной против нашего народа кипчаков, и пусть определит заложника в случае клятвопреступления, Второе: Шелковый путь для караванов с тайными сыщиками и недругами, что за пазухой нож держат, — закрыт, а для купцов, занимающихся только честной торговлей, пусть будет открыт. Приемлемы для кагана эти условия — дадим клятву и закрепим ее объятием грудь в грудь. А нарушит он слово — я лично перережу глотку заложнику!..
Да, в отношениях между странами и ханами издавна существовал такой обычай. Придя к какому-либо согласию, давали друг другу торжественную клятву. В знак ее нерушимости обменивались заложниками. При этом заложником мог быть только близкий родственник хана. И если одна из сторон нарушала заветное слово, преступала клятву, противная сторона заложника казнила. На этот древний ханский обычай и ссылался Кадырхан, желавший сейчас мира.
Во дворце воцарилась глухая, недобрая тишина. Слышно было, как в животе посла Уйсуна заурчало. Посол монголов поерзал, уставился в пол, обдумывая достойный ответ: