— Ну что ж, все по правилам. На том решим.
— Клятву на клятву! — повторил Кадырхан. — В знак согласия коснитесь с визирем друг друга. Чтобы все видели.
С правой стороны трона поднялся Исмаил, подошел к послу, и они обнялись грудь в грудь. Потом оба снова уселись на свои места.
— А теперь назови заложника! — сказал Кадырхан.
— Это решит сам грозный каган, — ответил посол Уйсун. — Мне поручено лишь договориться… что Кадырхан прикажет своим сородичам-степнякам, чтобы они не выступали против монголов, когда те пойдут походом на страну Сабр. Этой ценой правитель Отрара обеспечивает временный мир своему народу. Чингисхан даст обязательство не пускать стрел в сторону Отрара, а Кадырхан откроет Шелковый путь исключительно для честных торговцев. Каган же даст свое ханское слово не засылать в караваны соглядатаев и прочих лихих людей, могущих повредить установленному миру.
Никто в Отраре тогда еще не знал, что пройдет некоторое время, и это клятвенное решение лопнет по швам, сшитое гнилыми нитками, а родичи, обнявшиеся грудь в грудь, станут заклятыми врагами и будут посылать друг в друга стрелы. Никто еще не знал и не думал об этом… Монгольский посол из кипчаков поднялся, чинно простился с правителем Отрара, в последний раз отвесил поклон и широкими шагами вышел из дворца.
…В Салтанат Сарае еще долго продолжалась утомительная, нудная беседа с другими гостями и послами. Иланчик Кадырхан и знаменитый ученый и визирь Исмаил Жаухари оставались сидеть на своих местах. Не все дела были уже решены и не все важные посетители приняты. Девушка-служанка подала прохладный кумыс. Сидящие промочили горло, утолили жажду. Опять привычно распахнулась чугунная дверь, и старик визирь объявил:
— Наставник и пестун сына великого падишаха Хорезмского велаята Мухамеджана, племянник и хитроумный посол-ляшкер, ученый гулам Шихаб ад-дин Мухамед Несеви Ахмед из города Ургенча просит разрешения войти во дворец с поклоном к тебе, мой повелитель!
На одном дыхании проговорил это визирь и поклонился так, что круглая шапочка — такия едва не слетела с его плешивой головы. Значит, гость польстил ему, и старик остался им весьма доволен. Иланчик Кадырхан соединил ладони: «Разрешаю». В который раз бесшумно растворилась дверь, и в проеме ее показался рослый человек в громадной чалме, в длинном — до пола — чапане. Он был пригож лицом, подтянут, темные глаза горели, точно угли саксаула. Цепким взглядом мгновенно обшарив зал, он по-восточному приложил руки к груди:
— Уа, Иланчик Кадырхан, могучий властелин кипчаков! Да будет твое копье ключом от вселенной, да сторожат мир и покой державы ворота твоего дворца, да окажется рок у ног твоих, а судьба — на тороке! Сказав это, он застыл в почтительном поклоне.
— Добро пожаловать, дорогой племянник! Кадырхан показал гостю место справа от себя. Он не посадил посланника хорезмшаха, бывшего наполовину кипчаком, на деревянные подставки, на которых сидели другие послы и порученцы, а рядом, ближе к себе, выказывая тем самым желанному земляку особый почет. Не стал также правитель сразу расспрашивать о деле, позволил послу отдышаться, собраться с мыслями. А пока что потребовал сладкое вино, сушеную дыню и, потчуя гостя, первым сам отведал всего с большого золоченого блюда.
Теперь во дворце были слышны лишь шорохи от шагов прислуживающих девушек, звон пиал и лязг ножей по блюду.
Под самый потолок струились запахи терпкого кумыса, душистой сочной дыни, и это веселило сердце. К путнику, уставшему с дороги, возвращалась бодрость.
Только теперь, когда поели по-родственному, Кадырхан счел возможным спросить о деле.
Ахмед заговорил легко, свободно, точно длинную киссу сказывал:
— Я готов ответить на твой вопрос, несокрушимая опора кипчаков. — Ляшкер плавно развел руки. — Давным-давно, лет тысячу, должно быть, тому назад, река Инжу имела иное русло. Оно проходило по исконным владениям Хорезма. Река была собственностью хорезмского владыки. Он строил каналы, запруды, выращивал на побережье все плоды земли. А в Отраре жил тогда дехканин по имени Шамиль. Такого хитреца и пройдохи, рассказывают, свет не видывал. И вот этот Шамиль обратился однажды к беку с просьбой: «Дай мне один рукав воды». Умолял, уговаривал, на судьбу жаловался. А предок наш, бек хорезмский, оказался уступчивым, добрым и внял мольбе дехканина. На том месте, где можно было от Инжу отвести рукав, тянулся холм длиною с конский пробег, а за холмом была низина. Бек не знал этого, Шамиль привел своих бесчисленных сородичей-сунаков. Месяц копали. Год копали. Наконец прокопали холм. Ну, вода и хлынула из реки в низину, обрушилась в овраг. Тогда только бек понял, что опростоволосился, и от досады по ляжкам себя хлопал, пальцы едва не отгрыз. Сколько бы он ни старался, а удержать воду, перекрыть течение уже не мог. Через полтора десятка лет река проложила новое русло. Она покинула исконные хорезмские земли, перешла на сторону Отрара. А на месте прежнего русла образовались топи, болота и солончаки. Болотистый овраг, заросший по краям камышом, — вот бывшее русло Инжу.
— Все это давно известно, — заметил старик визирь.
— Таким образом, оказывается, что река Инжу была искони владением хорезмского хана. Значит, и воды ее принадлежат ему! — заключил хитроумный племянник и посол-ляшкер.
— Реки первым долгом принадлежат всевышнему, а потом уж тому народу, на земле которого они протекают, — возразил визирь, чувствуя, куда клонит верткий посол.
Тот пропустил эти слова мимо ушей и продолжал как ни в чем не бывало:
— Теперь из этой Инжу пьют и поливают свои поля и сады, пользуются всеми ее благами город Отрар и еще сорок городов и поселений этой страны. Они процветают и вознеслись благодаря ей. Она стала кормилицей кипчакских городов. Я взял четки и сосчитал: цена воды на душу населения составляет один динар и три с половиной дирхема. Если предположим, что в каждом городе в среднем живет сорок ок людей — конечно, разных мелких дехкан, разбросанных, точно овечьи катышки, по степи и тугаям, мой хан-повелитель в счет не берет и налогом обкладывать не намерен, хотя они и пользуются самовольно его водой, — гм… гм… значит, сорок ок умножить на один динар и три с половиной дирхема, это будет… будет… сорок семь ок золотых динаров, или — по другому счету — семнадцать караванов зерна. Такая плата за жемчужную воду Инжу, которую вы вволю пьете круглый год, для вас, я думаю, сущий пустяк. Ежегодно выплачивая небольшой налог за воду, вы можете удостоиться благословения отцов ислама в священной Бухаре.
Казалось, мерзкая змея с шипением и угрожающим свистом выползала из благостного нутра посла. Кадырхан был не в силах больше слушать такое, и голос его прозвучал резко:
— Ты, торгаш, считающий каждую песчинку! Может, еще и за ветер, дующий с твоей стороны, налог с нас взимать надумаешь?!
— Не говорите так. Если названные караваны предоставит нам отрарский наместник, то дополнительного налога за привоз требовать не будем. Но если подвоз осуществится за счет моего повелителя, то справедливо платить за каждый караван еще по тридцать динаров.
— Ничего более постыдного и придумать нельзя! Пока мы здесь будем перебирать четки, заниматься мелочным подсчетом и дрожать над каждым дирхемом, нагрянет час возмездия. Черная туча с востока идет на всех нас, и думал я, что об этом зайдет у нас речь.
— Не говорите так. Не все еще так плохо. Кто такие дикие монголы, чтобы сравниться с силой нашего шаха, мир над ним!
— Коли мы уж начали этот постыдный разговор, должен сказать: дехканин Шамиль сунул когда-то в глотку хорезмского бека немало золота, пока добился разрешения рыть канал!
Посол не смутился, будто заранее приготовился услышать эти резкие слова. Вновь и вновь упрямо поворачивал он разговор в нужное ему русло:
— Значит, за извоз по тринадцать динаров… семнадцать караванов… получится двести двадцать один золотой динар. Если сюда прибавим сорок семь ок динаров, то всего мы имеем сорок семь ок двести двадцать один золотой динар… Не горячитесь, справедливый хан! Наш владыка сказал: «В неурожайный год можно платить налог скотом…» Это ведь истинные добросердечие и заботы, как принято между родичами. Братская милость…