Непростыми были разговоры и с князьями черниговскими да стародубскими, отцом и дядей матери. Те тоже советовали избавиться от «Ивановой полюбовницы» и ее детей.
«А батюшкина воля?.. — напоминал он им. — А мое княжеское слово?!» — «Подумаешь… — отвечали усмешливо. — Если бы все слово держали, то бы ни войн, ни ссор не было. И мы бы жили не под Литвой, а в своих исконных вотчинах…»
В словах матушкиных отца и дяди, конечно, своя правда имелась. Но и корысть чувствовалась: наверное, уже положили глаз на часть отцовского удела. Впрочем, как ни усердствовали Семен Иванович Черниговский да Андрей Иванович Стародубский, но Василий остался верен своему слову. Хоть и перевел Настасью Карповну из Новгорода Северского в рыльскую слободку, но в обиду не дал. Пусть живет до прибытия батюшки. Тот сам решит, что и как…
Путь предстоял немалый, но юному князю к долгим путям-дорогам было не привыкать. И о заводных конях побеспокоился, и о запасах ествы и питья подумал. Так что путь не пугал, пугала неизвестность встречи с королем: «Как примет, как разрешит дело?..»
Пока шли от Чернигова по русским землям, все было привычно: такие же, как и в Рыльске, избы, деревянные церкви, бескрайние леса и поля, речные поймы. Но, уже начиная с Ровно, привычного русского встречалось все меньше и меньше. Больше было литовского да польского. А во Львове рядом с православными храмами и церквями гордо возвышались каменные костелы. Чувствовалось влияние католической церкви. Даже счет лет тут шел не от сотворения мира, как во всей Руси, а от Рождества Христова. Впрочем, это обстоятельство отторжения не вызывало. Наоборот, нравилось. Рыльский князь-наместник для себя решил, что впредь будет пользоваться только новым исчислением.
За Львовским же воеводством вообще пошла польская земля, где русским духом совсем уже не пахло. Даже небе, даже реки, даже березовые рощи тут казались чужими, враждебными что ли… Про грады и веси, где много домов было каменных, вообще говорить не приходилось… Чужая, неласковая земля.
Краков, притулившийся на высоком берегу Вислы, поразил обширностью и множеством каменных зданий. Особый интерес вызвали королевский замок и собор Девы Марии, возвышавшиеся над всей округой каменными громадами, цветными шпилями башен с позолоченными флажками флюгеров и крестами рвущихся ввысь глав костелов.
— Какая красотища! — замер на коне от восторга гридень Петр, прозвищем Горисвет, ровесник князя.
Он впервые покинул Рыльск, потому все увиденное во время долгого пути ему, в отличие от его князя, умевшего укрощать свои эмоции, было в диковинку. Все вызывало восторг, прятать который за гримасой безразличия юный вой пока не научился.
— Да, красота имеется, — был куда сдержаннее Василий Иванович. — Но меня более поражает крепость града — стены из камня и замки каменные. Такой град не так просто взять на слом…
Сопровождавшие, особенно старые, умудренные опытом воины, согласливо закивали головами.
— Вот бы нам так грады свои окружить каменными стенами… — продолжил с долей зависти и сожаления рыльский князь-наместник. — Тогда бы ни один степняк нам не был бы страшен… Сразу бы обломал зубы о твердь камня… Впрочем, что о пустом баять, надобно о сем часе подумать — и самим притулиться пора подошла, и коням коновязь требуется. Думаю, что нас просто так, с пылу да с жару, прямо с дороги во дворец к королю не пустят…
— Это верно, — тут же согласились многие сопровождавшие. А польский шляхтич Януш Кислинский, находившийся в свите Василия Ивановича в качестве толмача — не княжичу же с простолюдьем общаться, — добавил:
— С неделю, не менее, помытарят, прежде, чем дозволят аудиенции, то есть приема, — тут же пояснил он для остальных непонятное слово. — Тут так заведено. Впрочем, везде так водится…
Когда и какими судьбами этот обрусевший веселый поляк, которому и двадцати пяти не было, прибился к Рыльску, было неведомо. Но муж был пронырливый, к тому же знаток языков: польского, литовского, татарского и русского. Вот и оказался в ближайшем окружении рыльского наместника. А в польской земле со знанием местных свычаев и обычаев — вообще правая рука князя.