— Дело возбудили следователи следственного комитета? — проявил профессиональный интерес сочинитель.
— Да.
— Не завидую я тому, кто его будет вести, — прозвучала ирония вперемежку с сожалением из уст сочинителя.
— Почему? — не скрыл удивления Кутыкин.
— Одни характеристики на обвиняемого и потерпевшего собрать с их милой родины — труд Сизифов. А собрать документы на личности — это что-то из области фантастики, — пояснил свою мысль сочинитель. — Эх, не сладко придется следаку, не сладко…
— Понимаю, — улыбнулся Кутыкин. — Но чем сможем, тем поможем. Нам же вести оперативное сопровождение дела до суда… вот и будем помогать. К тому же и суд, думаю, будет снисхождение к Юсупу иметь…
— Это еще почему?
— Так пытался защитить русского прораба… — сделал оперативник акцент на слове «русского».
— Возможно, — согласился сочинитель. — Но тогда просматривается вариант и превышение необходимой обороны, а это уже далеко не умышленное убийство…
— Не исключено.
— Спасибо! — встал со стула сочинитель. — За один час столько информации огреб, что и за месяц не разжевать. Но ничего, попробую… Может, что и выйдет… Спасибо и до свидания.
— Чем богаты, тем и рады… — протянул на прощание руку заместитель начальника отделения уголовного розыска, вновь привстав с роскошного кожаного кресла.
Из кабинета Кутыкина сочинитель повернул в Совет ветеранов. Но дверь этого помещения была закрыта на замок — председатель то ли уже ушел домой, то ли совсем не приходил, приболев. Ведь не мальчик — восемьдесят шесть стукнуло. Дай бог каждому столько прожить и быть таким же деятельным! И ветеран зашагал к себе домой, спеша хоть бегло зафиксировать в электронной памяти компьютера услышанное в отделе полиции.
«Жаль, конечно, — размышлял он, — что с Письменовым не встретился и никаких новых сведений о Шемячиче не получил. Да и как их получить, когда даже поездка в Рыльск, в тамошний краеведческий музей, ничего нового не дала… Там лишь о «домах Шемяки» и подземных переходах говорят, да о церквях, будто бы им когда-то построенных, но позже, из-за дряхлости снесенных. Еще о церкви-красавице, возведенной в Боровском и сохранившейся до времен Великой Отечественной войны. Однако фашисты и ее сожгли…
Но сколько новых впечатлений, сколько информации… — переключился сочинитель на более свежие впечатления. — На отдельную книгу хватит, а то и на две… А пригодится ли она? — задал он себе каверзный вопрос. — Возможно… — затруднился ответить утвердительно. — Информация — это как и все в природе: ниоткуда не берется и никуда не исчезает, только переходит из одного качества в другое… И вообще это такой груз, который, как любые знания, карман не тянет…
Не плохо было бы расспросить Дремова или Кутыкина о дальнейшей судьбе Зацепина, — испуганными птицами мелькнули мысли в новое русло. — Только, судя по их занятости новыми делами и проблемами, они о нем и думать забыли. Дело в суд — из сердца вон, — усмехнулся он, переиначив известную пословицу. — Так что тоже не будем ворошить ушедшее».
Весна была в разгаре, но деревья еще не покрылись листвой и выглядели как-то сиротливо на фоне серого, бессолнечного, низкого и тяжело-свинцового небесного свода. Впрочем, серым было не только небо, но и крыши двухэтажных домов, и их фасады, и тротуары, и полотно дороги, и даже люди, спешащие куда-то по своим делам. И хотя все они были разные: высокие и низкие, толстые и худощавые, русые и смоляные и одеты в пестрые одежды: красные, желтые, бордовые, синие, зеленые куртки и пальто — однако выглядели серыми и скучными. Лица и взгляды суетливо спешащих особей были какими-то померкшими, поблекшими, пустыми, неживыми.
«Это все из-за социального неравенства и несправедливости, — сделал вывод для себя о людях сочинитель. — Социальное и имущественное расслоение такое, что добра ждать нечего… Когда-то так плеснет, что не дай бог!
Вот количество церквей растет: старые реставрируются, новые возводятся, сверкая золотом и серебром куполов, крестов и алтарей, а люди какие-то бездушные. Хотя ныне и в церкви многие ходят, и молитвы знают, и на службах присутствуют. Но бездушные. Словно кто-то у них души вынул и забросил куда-то далеко-далеко… за ненадобностью. И они уже не люди, а зомби. Бессмысленные, бездумные, бессловесные, действующие механически и автоматически, по какой-то непонятной программе. А если у кого-то в глазах и загорается огонь, то он черный, алчный, совсем не божественный… Такой огонь не может быть божественным, он из другого источника, как некогда сказал один курский писатель. К сожалению, не только черный огонь в глазах банкиров да бизнесменов, чиновников и депутатов, хапнувших в свое время достояние народа и плюющих на такие понятия, как совесть, честь, благородство, но и у многих деятелей церкви. В проповедях говорят о нестяжательстве, а сами раскатывают на иномарках, стоимостью в несколько миллионов рублей. Вещают о воздержании, а у самих физии красные — хоть прикуривай. И от жира лоснятся, едва не трескаются… Сребролюбие выхолащивает души.