«Вроде бы и с Литвой открыто не воевал до последнего времени, и даже дочь Елену за Александра отдал1, но земли из-под Литвы ежегодно к Московскому государству присовокуплял, — вздохнул тяжело Василий Иванович и потянулся за жбаном — промочить горло ядреным ржаным кваском. — Не зря же велит своим послам величать себя государем всея Руси. А чуть Александр Казимирович зарыпается, тут же молдавского господаря натравливает или крымского хана Менгли-Гирея науськивает. Хорошо, что хоть до Путивля и Рыльска не велит тому ходить… — отпил еще глоток холодного кваса. — А так быть бы беде неминучей. Крымчаки — это половодье, которое ничем не остановить… Ни крестом, ни мечом.
Впрочем, с супругой, Софьей, слышно, не особо ладно живет, — метнулись мысли конским табуном в иную сторону. — То в узилище держал, то вновь ко двору допустил… То же самое с сыном Василием и внуком Дмитрием… То одного на великое княжение ставит, то другого; то одного опале предаст, то другого. А если кто из ближних бояр, князей или даже братьев роптать начинает, то сразу: «Разве я не волен в своих детях и внуках? Кому хочу, тому и дам княжение, и вы мне в этом не указ!».
А у меня лучше ли с супругой? — тут же получил крепкий укор от собственной совести. — Охладел так, что и спим, и трапезничаем порознь. Правда, я еще с боярышнями некоторыми, — хмыкнул самодовольно, — а она — с подушками да попонками. — Князь вздохнул и вновь возвратился к тому вопросу, с которого начал: — Как быть? Какой стороны ныне держаться, чтобы в проигрыше не оказаться? И посоветоваться не с кем. Сын молод, родителя нет Ушел из жизни старый духовник Никодим. Покинул этот свет и игумен Ефимий… С Никодимом и Ефимием можно было бы поделиться, а с теми, кто сменил их — ни в коем случае… Веры им нет».
Мысль о вере натолкнула рыльского князя на размышления о краткости человеческой жизни. Она, словно весенний ручеек, пожурчит-пожурчит и иссякнет. А еще о засилье в Литве католического священства над православным. «Получается, — сделал вывод Василий Иванович из нелегких размышлений, — что с Богом в безбожье живем. А этого допускать нельзя. Значит, надо Москвы держаться, где все-таки вера наша, православная. Только как?.. Как примириться с великим московским князем? Да так, чтобы потом горевать не пришлось… Ибо близок локоток, да не дотянется роток…»
Осторожный, но настойчивый стук в крепкую дубовую дверь одрины прервал размышления.
— Кого там еще нечистая сила несет? — вместо разрешения войти, сказал в сердцах князь. — Я, кажется, ясно рек: не беспокоить.
— Батюшка-князь, — протиснулся в приотворенную дверь с поклоном огнищанин Прокоп, кряжистый муж пятидесяти лет с черными, как смоль, глазами и пегой бородой, — простите великодушно, но до вашей милости князь черниговский прибыл, Семен Иванович. Иначе бы не побеспокоил…
— Собственной персоной или посланными им боярами? — принялся буравить двумя буравчиками глаз огнищанина Василий Иванович.
— Собственнолично, — пояснил Прокоп. — Хотя и при сопровождающих детях боярских и прочих служивых…
Появление в Рыльске черниговского князя среди зимы, когда и морозы — будь здоров! и метели — не редкость — было делом необычным. И точно — не в привычках престарелого князя Семена Ивановича.
«Просто так по зимнику князь не поедет, — соображал Василий Иванович. — Значит, такая нужда приперла, что и зимник — не помеха… И что бы это могло быть?..» — быстро прикидывал и так, и этак. Даже прищурился, чтобы думалось лучше. Вслух же молвил:
— Князя зови в светелку, а сопровождающих его людей в горенке размести. Да распорядись накормить. Поди, проголодались… И нам вина с закусками подай.
— Слушаюсь, — склонился в поклоне огнищанин и, попятившись, закрыл за собой дверь.
Встав из-за стола, Василий Иванович неспешно огладил ладонью бороду, потом пятерней пробежался раз-другой по волосам. Посчитав, что теперь все в порядке, что не соромно и перед черниговским князем появиться, направился в светелку.
В последнее время рыльский князь погрузнел. Потому ступал тяжко, весомо. Но ни одна половица под его весом не скрипнула, не пожаловалась. «Пол добротно сработан, — в который раз с внутренним довольством отметил он, — на совесть».
Переход из одрины в светелку времени много не занял. Потому Василий Иванович появился там первым. И уже в качестве добросердечного и радушного хозяина с распростертыми руками встретил появление черниговского князя. Тот, уже без теплой шубы, в нарядном камзоле, войдя, первым делом быстро перекрестился на образа в святом углу. Мелко зашевелил губами, читая благодарственную молитву.