— Снимай шубу и присаживайся к столу, — после обоюдных приветственных слов сказал князь. — Истоплено изрядно. В камзоле не замерзнешь. Видишь, я тоже в камзоле — и ничего.
Клевец снял шубу, свернув, положил на лавку у входной двери. Остался в добротном суконном зипуне доброй работы. Подойдя к столу, присел на скамью напротив князя.
— Ну и марток — наденешь трое порток, — пошутил, намекая на неожиданный снегопад. Но тут же посерьезнел: — Что тревожит, княже?
— Особых тревог нет, — ответил тот тускло. — Тоска гложет… Вот решил с тобой потрапезничать, а заодно и поговорить, думы тяжкие развеять.
— Есть да пить — не на рать ходить, — улыбнулся воевода, желая приободрить князя. — А коли в беседе есть нужда, то чего не поговорить… и нужду не удалить.
— Прохор Силыч, — не сдержался от ответной улыбки князь, — я смотрю, чем ты старше, тем на слова задиристее, петушистее. Эвон, какие цветастые вирши выдаешь! Тут и нашим святым отцам, златоустам и краснобаям, не угнаться… Видать, не даром говорят, что седина в бороду, а бес в ребро.
— Что делать — старею. А старый — он, как ребенок малый: то заплачет некстати, то засмеется невпопад. Не досмотришь — и обделается…
— Ладно, воевода, не прибедняйся и в старцы себя не записывай, — не дал договорить Прохору Клевцу князь, чтобы ненароком не оскоромиться от слов, за столом непотребных. — А то с кем прикажешь на ворога ходить, Русь оборонять?.. Бери-ка лучше жбан да отведай сбитня, что стряпуха моя изготовила. Он еще горячий. Можешь прямо из жбана, но и чары имеются… — указал глазами на названные предметы обихода.
— Хоть и поел дома малость — пост ведь, — но с удовольствием отведаю сбитня и яств, — потянулся воевода сначала за серебряной чарой, а потом и за жбаном.
Князь также взял свой жбан и отлил из него в чару. То же сделал и воевода. Отпили по несколько глотков горячего, бодрящего душу напитка.
— Эх, хороша амброзия! — остался доволен княжеским сбитнем воевода, оглаживая крепкими пальцами пышные усы.
— Да, ничего… — как бы согласился князь. — Иногда бывает и лучше… Только я позвал тебя, воевода, не для оценки свойств княжеского сбитня, а поговорить о том, что ждет нас летом сего года.
— Полагаю, что крепкой рати не миновать… — отхлебнув из чары, кратко отозвался Клевец.
— Вот и я так считаю. А почему? — задал князь вопрос и тут же сам поспешил на него ответить. — А потому, что без больших стычек с Литвой пяток лет прожито. Пора и о брани подумать… К тому же ведь столько перемен произошло…
Об изменениях в мире рыльский и северский господарь вспомнил не зря: их произошло действительно много. Самыми значимыми для Московской Руси стали смерть в 1505 году1 великого князя Иоанна Васильевича и восхождение на престол его сына Василия Иоанновича. А также смерть в 1506 году2 в Вильне великого литовского князя и короля польского Александра Казимировича, короны которого подобрал его брат Сигизмунд.
Потряс Московию и неудачный поход в 1506 году русских войск на Казань, когда русские рати, захватив пригород, перепились и стали легкой добычей ордынцев хана Магмет-Аминя. Правда, погибли не все, многим удалось возвратиться восвояси со своими воеводами. Но позору-то сколько было… Ведь рати водили брат великого князя Дмитрий Иоаннович и воевода князь Федор Иванович Бельский. А в помощь им посылался еще и князь Василий Данилович Холмский. Вот тебе и «Москва бьет с носка»…
И хотя Магмет-Аминь в марте следующего года, не дожидаясь нового похода московских людей, прислал своих послов и заключил с великим князем Василием Иоанновичем мирный и союзнический договор, осадок оставался неприятный.
Не получилось у нового московского государя дружбы с крымским ханом Менгли-Гиреем. Со смертью Иоанна Васильевича бывший верный союзник Москвы все больше и больше стал поглядывать в сторону Кракова и Вильны. Особенно после того, как там у кормила власти встал Сигизмунд Казимирович, пообещавший золота и серебра в виде добровольной дани да прекрасных девушек для ханского гарема.