Вот и все, больше и сказать нечего.
Когда пришел в себя, мы снова мчались по заснеженной дороге, далеко позади маячили несколько разрозненных всадников, но погони уже не было.
Мотнул башкой по сторонам и с облегчением поймал взглядом Вакулу и Зарину. Брат тоже остался в седле. Но без потерь не обошлось — вместе с нами мчалось четыре коня, но уже без седоков.
Заметив мой взгляд. Вакула проорал, перекрикивая топот копыт:
— Из наших — Зосиму младшего, да князя Василия вроде двоих, остальные чужие прибились…
Рядом брат Шемяки Василий ревел с бешеной мордой:
— Ответят за все, кровью умоются твари! Бысть войне! Пойдем на них, великое княжение заберем…
Я ничего не ответил. Да и что тут ответишь?
Через несколько километров сделали остановку, оправиться, перевязать раненых, да пересесть на свежих лошадей.
Зарина сразу бросилась ко мне и принялась вертеть, осматривая, а когда убедилась, что остался цел и невредим, расплылась в радостной улыбке.
Вакула удивил — громила с виноватой мордой бухнулся на колени и застыл.
Я немного растерялся, не понимая, какого хрена ему надо, но потом поймал требовательный взгляд брата Василия и все сообразил — стремянной просит наказания за то, что влез поперек князю.
Все просто: мой человек — не человек моего брата — повиноваться ему он не обязан, но соблюдать субординацию хотя бы формально должен — слишком уж сильная разница в положении. Васька князь — Вакула холоп, хотя и мой стремянной. Да еще обиду нанес родному брату хозяина. Но тут решение на мне — хочу — накажу, хочу — нет. Но опять же, надо учитывать интересы брата, ведь он не только брат, а еше политический союзник. Да уж, положеньице…
Немного подумал, потом подошел и несильно хлестнул Вакулу плетью по спине, а недовольную морду брата проигнорировал. Политический союзник и родная кровь — это, конечно, хорошо, но верный до гроба человек рядом еще лучше.
Вопрос формально снялся. Морда стремянного просто светилась благодарностью.
Дикое напряжение сказалось, ноги ослабли, и я кулем сел на поваленную лесину.
Вакула сунулся ко мне с флягой, но аланка со змеиным шипением кинулась наперерез и отобрала ее. Сама попробовала, помедлила, а только потом подала мне, но сразу охнула и прикоснулась пальцем к шлему.
— Что там? — едва ворочая деревянными пальцами, я расстегнул застежки, стащил шелом и едва не выматерился.
Шлем знатный, искусной и тонкой работы, сфероконичная крутая тулья, стрельчатый наносник, полумаски нет, но есть полувырезы для глаз, по кругу кольчужная бармица. Окован узорчатыми полосами с красивым восточным орнаментом. Красивая штука, ничего не скажешь, но вот только сейчас на нем чуть правей наносника, над правым вырезом для глаза, образовалась глубокая царапина, которой раньше не было.
По спине пробежал холодок, угоди стрела чуть ниже, на этом моя попаданческая история сразу закончилась бы.
— Хранит тебя Святой Георгий! — Зарина быстро перекрестила меня и горячо зашептала на ухо:
— Не спеши с ним соглашаться, молчи, жди что будет! Пусть на себя все берет, сам отвечать потом будет…
Я снова смолчал, завидя подошедшего брата.
Аланка зло зыркнула на него.
— Ишь, змея! — Василий недобро ухмыльнулся. — Говорил тебе, такую на цепи держать надо. Отдай ее мне, живо объезжу!
Зарина зашипела и еще сильней прижалась ко мне.
— Чего хотел сказать? — я оставил предложение без ответа.
Васька с повелительными нотками бросил:
— Поедем в Троицкий монастырь, там заночуем. Там не тронут. Дальше на Переяславль, потом на Ростов, Ярославль и домой в Галич, войска собирать. С отцом сговоримся, младшего под себя возьмем. Что скажешь?
Мозги взвыли от напряжения. Что скажу? Твою же мать, что я могу сказать? Политический расклад вот он, в голове, память Шемякина осталась при мне, но решение принимать мне самому, нихрена не князю. Сука, нажраться бы вхлам…
Просто кивнул в ответ, за что удостоился одобрительного взгляда от Зарины.
Как уже говорил, без потерь не обошлось, московские срубили трех воев, одного моего и двух Васькиных. Да еще с пяток нашлось пораненных, к счастью, сравнительно легко.
— Добрый вой со временем получится… — Вакула потрепал по соломенным вихрам совсем еще мальчишку. — Он с московского подворья, когда уходили, свел вдобавок к нашим еще трех добрых коней. Пров, сын боярина Петухова…
Пацан сидел на возе и болезненно кривился. В глазах блестели слезы, а звероватого вида дружинник ладил ему руку в лубки.