– Это солидное возмещение, – ответил Шенна, – справедливо будет заметить, что мне отплачено.
– «Справедливо» или «несправедливо», – сказал Черный Человек, – отплачено тебе? – И рык его стал чаще и резче.
– О, отплачено, отплачено, – заторопился Шенна. – Благодарю тебя.
– Ну, то-то же, – ответил тот. – А вот тебе и еще сто – за второй шиллинг, что ты сегодня отдал.
– Тот шиллинг, какой я отдал женщине, что была босая.
– Шиллинг, что ты отдал той самой благородной женщине.
– Если она и вправду была благородной, как же случилось, что стала она босой? И что заставило ее взять у меня шиллинг, если после того у меня остался всего один?
– «Если она была благородной»! Много ты понимаешь! Это та самая благородная женщина, что меня разорила!
Едва только Черный Человек произнес эти слова, как руки и ноги у него задрожали, рычание стихло. Запрокинув голову, вперился он в небо, и на лице его проявились печать смерти и черты покойника. Увидав, как он переменился обликом, Шенна поразился до глубины души.
– Должно быть, не первый раз с тобой такое случается, – заметил он невзначай, – и происходит такое с тобой небось, когда ты о ней слышишь.
Черный Человек подскочил и топнул копытом так, что под ногами Шенны задрожала земля.
– Чтоб тебе подавиться! – рявкнул он. – Закрой рот или тебе не поздоровится!
– Прошу прощения, твоя милость, – сказал Шенна смиренно. – Я-то подумал, что ты, верно, немного выпил, раз предложил мне сто фунтов в обмен на один шиллинг.
– Да я бы предложил и еще семьсот сверх того, – пробормотал Черный Человек, – кабы вышло у меня пересилить ту пользу, какую принес этот самый шиллинг. Но раз ты отдал его ради Спасителя, такую пользу никогда уже не выйдет отменить.
– Ну и, – сказал Шенна, – какая же нужда в том, чтоб отменять пользу? Не лучше ли просто оставить пользу от того шиллинга как она есть?
– Много ты лишнего говоришь, слишком много. Я же велел тебе закрыть рот. Вот! Вот тебе весь кошель! – сказал Черный Человек.
– Может статься, твоя милость, что этого и не хватит до конца срока. Тринадцать лет – это очень много дней. Очень много башмаков придется изготовить за это время, да и много на что может сгодиться шиллинг.
– Что за вопрос, – сказал Черный Человек и ухмыльнулся. – Тащи из этого кошеля, как за всю Ирландию[2], сколько тебе заблагорассудится. Он останется таким же тугим в последний день, каков нынче. А после тебе уж до него никакого дела не будет.
Шенна обрадовался. «Тринадцать лет, – подумал он. – И в моих силах тащить столько, сколько душе угодно. Он связал меня словом клятвы, а я бы дал любое слово и поклялся как есть, всем наивысшим, кошелечек, лишь бы звенела в тебе эта веселая музыка!»
– Будь здоров, – сказал он Черному Человеку.
Шенна развернулся на каблуках, чтобы пойти домой, но стоило ему развернуться, как Черный Человек двинулся следом. Шенна прибавил шагу. Прибавил шагу и Черный Человек.
«И что мне делать-то теперь, – подумал Шенна. – Его же увидят соседи!»
– Что за вопрос, – сказал Черный Человек. – Никто меня не увидит, кроме тебя. А вот мне непременно нужно проводить тебя домой, чтобы разузнать дорогу на будущее да самому взглянуть на этот самый стул, на мешок да на яблоки.
– Да чтоб им пусто было, и этому стулу, и мешку, и яблоне! Я ведь из-за них сегодня упустил три прекрасных желания, – пожаловался Шенна.
– И это еще не худшее во всей повести, – заметил Черный Человек. – А вот как зайдет к тебе сосед да как сядет на стул, так придется тебе дать ему кров без всякой ренты, потому что ты даже не сможешь вытащить его, когда он застрянет.
– Вот чудеса! Да что же мне делать, если еще до моего прихода там, дома, у меня застряли трое! – воскликнул Шенна. – Наверняка, твоя милость, ты б мог их освободить. Пойдем со мною. Тысячу раз тебе добро пожаловать!
– Терпение, терпение, Шенна! – ответил Черный Человек. – Покамест там никто еще не застрял. Совсем недавно ты был груб и негостеприимен, а теперь говоришь мне «тысячу раз добро пожаловать». Ай, Шенна! Ты ведь приглашаешь меня ради собственной выгоды!
– Такие уж дела, твоя милость… – сказал Шенна и смерил его взглядом от рогов до копыт.
– О, понимаю. Тебе не по нраву ни фасон моих башмаков, ни украшение на моей голове. Не беспокойся, когда ты к ним привыкнешь, не найдешь в них никакого изъяна.
– Оно конечно, твоя милость, – заверил Шенна, – и поверь мне, я вовсе не о них думал. Но вот если тебя увидят соседи, они так перепугаются, что не случилось бы какой беды.
2
Упоминание «всей Ирландии» или «всей земли Ирландской» для ирландца нередко по смыслу значило то же, что для русского «весь белый свет», то есть в некоторых обстоятельствах Ирландия для ирландца вмещала в себя весь окружающий мир.