В итоге я ему написал-таки, выбрав тон дружелюбной заинтересованности и попросив сообщить мне больше подробностей. Через пару дней пришел ответ. Как Айкли и обещал, он сопроводил письмо несколькими фотоснимками сцен и предметов, иллюстрирующих его рассказ. Вытряхнув их из конверта и изучив, я испытал ужас от внезапной близости к запретному знанию: невзирая на размытость большинства снимков, они источали некую сатанинскую власть внушения, и власть эту лишь усиливал факт их несомненной подлинности – фото служили оптическим доказательством реальности запечатленных объектов и объективно передавали их вид без предвзятости, искажения или фальши.
Чем дольше я рассматривал фотоснимки, тем более убеждался, что моя легковесная оценка личности Айкли и его рассказа крайне безосновательна. Безусловно, изображения служили неоспоримым свидетельством присутствия в горах Вермонта чего-то такого, что по меньшей мере выходило за пределы наших знаний и верований. Самой жуткой казалась фотография отпечатка лапы – снимок, сделанный в тот миг, когда луч солнца упал на влажную землю где-то на пустынном высокогорье. С первого взгляда было ясно, что это не дешевый трюк: отчетливо видимые камушки и травинки служили точным ориентиром масштаба изображения и не оставляли возможности для махинаций с фотомонтажом. Я назвал изображение «отпечатком лапы», но правильнее было бы назвать это «отпечатком клешни». Даже сейчас я вряд ли смогу описать его точнее, чем сказать, что след походил на отпечаток гигантской крабьей клешни, причем направление ее движения определить было невозможно. След был не слишком глубоким, не слишком свежим, а размером походил на след ступни взрослого мужчины. В разные стороны от центра торчало несколько похожих на зубья пилы клешней, чье назначение меня озадачило: я не мог с уверенностью сказать, что этот орган служил для передвижения.
На другом снимке, явно сделанном с большой выдержкой в густой тени, виднелся вход в лесную пещеру, закрытый огромным округлым валуном. На пустой площадке перед пещерой можно было различить множество странных следов; рассмотрев изображение через лупу, я вздрогнул, поняв, сколь они схожи с отпечатком лапы на первой фотографии. На третьем фото виднелся сложенный из камней круг, напоминающий ритуальные постройки друидов; он располагался на вершине поросшего лесом холма. Вокруг загадочного круга трава была сильно вытоптана, хотя никаких следов – даже с помощью лупы – я не обнаружил. О том, что это глухое место вдали от обжитых районов штата, можно было судить по бескрайним горным грядам на заднем плане, что тянулись далеко к горизонту и тонули в дымке. Но если изображение лапы-клешни вызвало в моей душе некую невнятную тревогу, то крупный черный камень, найденный в лесу на холме, наводил на определенные мысли. Айкли сфотографировал камень, по-видимому, на рабочем столе в кабинете, ибо я заметил на заднем плане книжную полку и бюстик Мильтона. Камень, как можно было догадаться, находился перед объективом вертикально, обратив к зрителю неровную выпуклую поверхность размером примерно фут на два; но вряд ли в нашем языке найдутся слова для точного описания его поверхности или формы. Каким принципам внеземной геометрии подчинялась рука неведомого резчика – а у меня не было ни малейшего сомнения в искусственном происхождении этого каменного изваяния – я даже отдаленно не мог предположить. Никогда раньше я не видел ничего подобного; этот диковинный камень, несомненно, имел внеземное происхождение. Мне удалось разобрать немногие из иероглифов на его поверхности, и, всмотревшись в них, я пережил настоящий шок. Конечно, эти письмена могли оказаться чьей-то безобидной шуткой, ведь кроме меня есть немало тех, кто знаком с богопротивными строками «Некрономикона», принадлежащими перу юродивого араба Абдуллы Аль-Хазреда; но тем не менее я невольно содрогнулся, узнав некоторые идеограммы: насколько я знал из своих ученых занятий, они имели прямую связь с леденящими кровь кощунственными заклинаниями существ, пребывавших в безумном полусне-полубодрствовании задолго до возникновения Земли и иных миров Солнечной системы.