Мне надо... еще чуть-чуть!
На самом верху лежит труп звонаря с пробитой головой. Вот почему колокол молчал. Душно и дымно так, что ничего почти не видно.
Разочарование ‒ колокольный трос слишком высоко. Но стоит подуть ветру и веревочный трос опускается ниже.
Чудо?
Город опять смеется. Я не вижу этого, но чувствую.
‒ Но что было потом? ‒ опять я тревожу его своими вопросами, потому что дальше снова темнота. ‒ Мои сестра и брат?
‒ Прости... ‒ раздалось в ответ и ветер поднял столп пыли и листьев.
Город расстроен? Нет. Не может быть! Я же ударила в колокол.
‒ Слышишь? Я ударила в колокол, а они должны были выжить!
Рыдания рвутся наружу и нет сил уже терпеть боль, скопившуюся внутри моей истерзанной души.
‒ Это не честно...
Плачу, а легкий ветер гладит по щекам успокаивая.
‒ Они выжили.
Замолкаю и поднимаю голову ‒ не ослышалась ли я.
‒ Что ты сказал?
‒ Звон колокола поднял близлежащие деревни. У кочевников к тому времени иссяк огонь, и они сбежали. Маленьких мальчика и девочку нашли в придорожном кусте сирени живыми и невредимыми.
‒ Почему я этого не помню?
Потому что последнее, что осталось в памяти ‒ это огненный шар, летящий прямо в меня. А дальше ‒ забвение...
‒ Прости, ‒ снова повторяет Город.
Но мне уже не больно. Я чувствую легкость и свободу.
‒ Почему ты раньше молчал?
‒ Тогда ты бы ушла и мне стало одиноко.
‒ Не грусти. Моя тяжесть ушла и теперь я свободна.
‒ Прощай, ‒ говорю тому, кто так любил рассказывать мне свои истории. ‒ И... спасибо.
Мое время и вправду вышло ‒ Город это знает. Пусть ему одиноко, брошенному и почти забытому. Но он еще не знает, что завтра с рассветом сюда придут люди, а вместе с ними Лауко-строитель и его сестра Суолли. Они построят здесь новый город и назовут его именем старшей сестры, которой навсегда осталось двенадцать лет. Олсинг ‒ песня радости.
Пусть Город, в котором меня нет, слышит радостные песни ‒ он заслужил это. Я узнаю об этом по шелесту крон деревьев из его старого парка.
И буду радоваться...