Жители городка называли морской народ Холодной кровью и не очень-то его любили. В тавернах, среди моряков и принявших лишку рыбаков о сиренах ходили самые разные истории, слухи и байки. В основном страшные и темные. О том, что своей песней сирены крадут души молодых парней, что они насылают на неугодные им корабли безжалостный шторм, что они завлекают неосторожных моряков на дно и пьют их горячую кровь. Поведите вечерок в том же "Золотом якоре" и вы услышите огромное количество страшных и большей частью нелепых историй о Холодной крови. Нелепость нелепостью, сказки сказками, но даже Тил, водивший дружбу с одной из морского народа знал четыре прописные истины. Во-первых, сирены никогда не нападают на людей первыми. Во-вторых, если кто-то из людей убил сирену и у преступника хватит мозгов подойти к морю, Холодная кровь утянет его в глубину. В-третьих, в теле каждой сирены спрятана бесценная жемчужина, но мало кто осмеливается добыть ее, вполне здраво опасаясь проклятья Морского короля. И, наконец, в-четвертых, сирены чувствуют приближение убийцы, и умертвить кого-то из Морского народа очень сложное дело. У человека всего лишь несколько секунд, прежде чем сирена прочтет его мысли. Люди боялись, проклинали, ненавидели, но не решались связываться с Морским народом. И Тила не любили именно за то, что он не боялся сирены и даже (спасите боги его заблудшую душу!) слушал пение Холодной крови. Из года в год все больше начинали говорить, что с Тилом не все в порядке.
Мальчишеская глупость, заставившая Тила пуститься на утлой лодчонке в штормовое море, стоила ему жизни. Он умер, перед этим, вдосталь нахлебавшись горькой морской воды и если бы не песнь сирены, вернувшая его к жизни... Тил старался не думать, что бы с ним произошло, не окажись поблизости сирены. Уж точно он не сидел бы сейчас на Пальце, никогда бы не встретил Мийку и не влюбился бы в нее без памяти.
Тил пришел в себя уже на берегу, так и не поняв, кто его спас. Продрогший и слабый как новорожденный котенок Тил лежал на холодных камнях и слушал рев взбесившегося прибоя у себя за спиной. Он нашел в себе силы подняться и доковылять до дома. Дорогу Тил запомнил смутно непрекращающийся ливень, боль в груди, постоянный непрекращающийся кашель, в любой момент готовый вывернуть его наизнанку. Кровать, до которой было как до луны. Кошмары вместо снов...
На следующее утро юноша проснулся совершенно здоровым. Он помнил горечь воды, чьи-то тонкие бледные руки поднявшие его к хлещущему из свинцовых облаков дождю и живительному воздуху, нежное и непередаваемое по красоте пение. Списав воспоминания прошлого дня на ночные кошмары, Тил выбросил их из головы, и возблагодарил богов за чудесное спасение. А через неделю ноги сами привели паренька на то место, где он едва не отправился к Морскому королю. Она уже ждала его возле Пальца, и как только Тил оказался на берегу, запела ту же самую, что и во время шторма песню. Поначалу он испугался и даже хотел убежать от греха подальше, но песня сирены была такой прекрасной, что Тил очнулся только после того, как солнце утонуло в море. С тех пор каждое лето, когда Морской народ появлялся у берегов королевства, переждав неблагоприятное время года в каких-то других, неведомых людям краях, Тил приходил на морской берег, забирался на Палец и ждал, когда приплывет его сирена.
Краешек солнца коснулся горизонта, море на мгновенье полыхнуло оранжевым, и Тил услышал знакомый плеск волн. Сирена подплыла к скале и, приветствуя Тила, ударила по воде рыбьим хвостом взметнув в воздух тысячу брызг. В ответ он помахал ей рукой. Некоторые считают, что сирены божественно красивы, но эти "некоторые" ни разу не сталкивались с Морским народом. Сирену, поющую Тилу песни, нельзя было назвать красивой. Также к ней не подходили слова хорошенькая, миленькая, очаровательная и прекрасная. Худенькое молочно-белое тельце двенадцатилетней девочки заканчивалось серебристым рыбьим хвостом, тоненькие руки с перепонками, мокрые редкие волосы белого цвета, мелкие невыразительные черты лица, синие губы. Сирена с виду настоящая утопленница, но вот ее глаза... Огромные, чарующие, вобравшие в себя цвет целого моря. Таких красивых глаз не было даже у Мийки.
-- Как дела? - Тил задал сирене уже ставший привычным вопрос.
Она как всегда не ответила и лишь шевельнула хвостом, а потом запела.
Песнь была чистая, словно холодное течение, гремящая как надвигающийся девятый вал, прекрасная, будто черный жемчуг, тихая, словно морская гладь зеркалом застывшая во время штиля, завораживающая и манящая как истории старых рыбаков. В пении сирены сплелось веретено моря, нить неба и плач заходящего солнца. Она всегда пела одну и ту же песнь, но Тилу никогда не надоедало слушать.
Время пронеслось незаметно, солнца скрылось в море, закат лениво растекся по фиолетовому небу и сирена, взметнув на прощанье фонтан брызг, скрылась в потемневшей воде. Так всегда происходило, - она появлялась в тот момент, когда солнце касалось воды, и уплывала, стоило ему скрыться за морем. Слишком длинный и слишком короткий миг отводило им время для песни. Тил не знал для чего почти каждый вечер он приходил сюда, не знал, почему спасшая его сирена поет песню... Просто... так было надо что ли? Ни он, ни она не решались разбить ими самими установленный в течение трех лет порядок. Он приходил, ждал, слушал. Она появлялась, пела и уплывала в сердце моря.
Тил поднялся, с удовольствием потянулся, затем стянул праздничную рубашку и стал спускаться со скалы. Ему пришлось поднять руки, чтобы не замочить обновку - из-за прилива вода доставала юноше до пояса и Тил осторожно направился к берегу. Каждый раз, когда он шел к Пальцу, какое-то баранье упрямство заставляло Тила прыгать с камня на камень, чтобы не замочить ног. Любой скажет, какой смысл изгаляться и рисковать ногами, если обратно все равно придется идти по пояс в воде?! Не проще ли добраться до Пальца по дну, раз уж рано или поздно предстоит намокнуть? Вне всякого сомнения, проще, но Тил с детства был упрям и никогда не искал для себя легких путей.