– Она больше не придет?
– Сегодня нет, – ответил Думитру.
– Но мне нужно вымыться и переодеться, – слабо возразила она.
– Тогда придется мне помочь тебе. Иди сюда.
Алси хотела было запротестовать, но подчинилась и, встав к Думитру спиной, наклонила голову. Неровно отрезанные волосы покачивались из стороны в сторону. Думитру медленно расстегивал длинный, от шеи до талии, ряд пуговиц на спине. Он пытался ни о чем не думать, но воспоминания о других ночах врывались в его мысли и пронзали острым жалом желания. Ткань платья, которое он расстегивал, была жесткой от грязи и речной воды, но в его воспоминаниях под пальцами скользил податливый шелк, а волосы Алси по-прежнему падали черной лавиной ниже талии.
– Ты правда ненавидишь свою красоту? – спросил он.
– Временами, – тихо призналась она. – Иногда я ненавижу весь мир за то, что он придает такое значение красоте. А порой ненавижу себя, поскольку я красоты не заслуживаю, но все равно лелею ее, потому что во мне нет ничего другого, что ценит мир.
Руки Думитру замерли на ее пояснице.
– Это неправда. Ты сама сказала, что усовершенствовала машины отца…
– Я не говорила, что не могу сделать ничего стоящего, – перебила его Алси. – И хотя результат моего труда ценен, сам факт, что я этим занимаюсь, кажется нелепой случайностью и не делает мне чести. – Она рассмеялась, но ее смех больше походил на сдавленные рыдания. – Не только ты хранишь противоположные принципы по отдельности, чтобы они не сталкивались.
Думитру не понял странной фразы и принялся развязывать нижние юбки.
– Наоборот, это делает тебе честь, – спокойно сказал он.
– В день нашей свадьбы мне показалось, что ты единственный, кто может меня понять. – Она помолчала. – Поэтому-то я и согласилась.
Думитру не смог удержаться. Он повернул Алси лицом к себе и крепко поцеловал.
Она сопротивлялась только долю секунды, потом растаяла в его руках и приоткрыла губы, всхлипывая от желания и страха. Вцепившись в его расстегнутый сюртук, Алси всем телом прижималась к нему, словно могла впитать его силу, ее горячий рот отчаянно двигался под его губами. Жажда наполняла Думитру, отстраняя прочь изнеможение, и он машинально взялся за кружево корсета. Алси, споткнувшись, отпрянула.
– Нет, – четко выговорила она вдруг охрипшим голосом. – Теперь нет.
Она хотела сказать «больше никогда». Думитру замер, желание воспламенило его, но он, в конце концов, согласно кивнул. Алси снова повернулась к нему спиной – на этот раз настороженно, и он ловко распустил ее корсет.
– Я хочу вымыться, – взглянула на него Алси.
– Я тебя не держу, – ответил Думитру.
– Отвернись, пожалуйста, – с трудом произнесла она. Так будет легче для обоих, подсказывал Думитру здравый смысл, но все в нем бунтовало.
– Я твой муж, Алсиона, – сказал он. – И моих прав никто не отменял.
Заморгав, она отвернулась и сняла остатки одежды. Думитру, сидя в резном кресле, упорно смотрел на Алси. Скорее это было мукой для него, чем наказанием для Алсионы, но Думитру из принципа не отворачивался. Сходное упрямство охватило и Алси, поскольку, раздевшись донага, она не отошла с кувшином и тазом в угол, а начала мыться в центре у стола. Ее бледная кожа была покрыта синяками. Колени стали багровыми, а голени, бедра, локти, ребра были покрыты пестрым узором кровоподтеков. Несмотря на приступ сочувствия, Думитру испытывал нечто большее, чем желание. Даже измученная и разбитая, она воплощала в себе все, что он хотел. Алси мылась быстро, не поднимая глаз, но чувствовала его взгляд на своем теле. Думитру видел это по ее резким движениям, по отвердевшим вдруг соскам.
Вымыв волосы, она вытерла их и надела сорочку. Когда пришла очередь Думитру мыться, Алси решительно повернулась лицом к стене и сидела, пытаясь расчесать волосы пальцами.
Они больше не разговаривали, ни вечером, ни утром, когда за ними пришли повстанцы. Оно и к лучшему, решил Думитру, поскольку понятия не имел, что сказать.
Глава 16
Путь до Белграда занял долгих пять дней. Проникнутые революционными идеями молодые сербы хоть и были одеты лучше гайдуков и не опускались до грубых шуток, но, несмотря на манеры и английские костюмы, оказались не менее опасными. Алси насчитала у них десять ружей и восемь кинжалов разных видов. Один из сербов взял с собой четырех огромных собак, то ли борзых, то ли мастиффов. Алси не разбиралась в породах и даже задумываться об этом не хотела.
Хотя Думитру по-прежнему каждое утро и вечер помогал ей справиться с корсетом, и Алси принимала его помощь, они редко разговаривали. Алси предпочитала погружаться в отвлеченный мир цифр, чтобы хоть ненадолгозабыть о ситуации, в которой оказалась. Это гораздо лучше, чем волноваться о том, что произойдет с ней и с Думитру, который с каждым днем тревожился все больше. Смешинки исчезли из его глаз, сменившись мрачной тенью.
Каждый вечер Алси отправляли за дровами для костра без всякого надзора, поскольку сербы не хуже ее знали, что пленнице некуда бежать, а если она и решится на это, собаки мгновенно ее выследят. Эта мнимая свобода, лишь подчеркивающая бессилие, была унизительной. На шестой вечер после отъезда из деревни они сидели у дымящего костра. На этот раз похитители устроили привал неподалеку от селения, так что весь хворост в лесу был уже собран. Алси вернулась с пустыми руками, и похитители нарезали еловых веток, чтобы разжечь костер и приготовить еду. Лапник дымил, заставляя похитителей отойти в сторону, и придавал зайчатине неприятный смолистый привкус.
Ночи становились все холоднее. Алси мерзла и, не обращая внимания на завесу дыма, подвинулась ближе к костру, постоянно отводя от лица падающие на глаза непокорные кудри. Думитру тоже сидел у костра, и они впервые за долгие дни остались наедине, окутанные облаком дыма. Казалось, Думитру тепло совсем ненужно. Выражение лица его было отстраненным, он даже не замечал дыма, который заставил сербов, закашлявшись, отступить.
– Ты жалеешь, что отказался? – спросила Алси.
Думитру уже рассказал ей о предложении повстанцев, и она задавалась вопросом, жалеет ли он, что отверг его.
Он поднял на нее глаза и заморгал, словно приходя в себя.
– Нет. Согласись я на это, моя смерть была бы неминуемой и мучительной. Если бы я разъезжал по стране и призывал к восстанию, Обренович быстро бы поймал меня.
– А что он станет делать теперь? – не отступалась Алси. – Ведь ты ни к чему не призываешь.
– Он постарается найти способ превратить меня в свою марионетку, – криво улыбнулся Думитру. – Не волнуйся, я не отступлюсь. Мы как-нибудь выпутаемся.
Алси долго молча смотрела на огонь и дрожала не только от холода. Как несправедливо, не в первый раз подумала она, и неправильно. Это были детские глупые протесты – уж кто-кто, а она давно узнала, как несправедлив мир, но все-таки не могла удержаться от этих мыслей.
– Надо было мне уехать из Северинора другой дорогой, – сказала Алси.
Думитру, подняв голову, посмотрел ей в лицо, и у нее вдруг перехватило дыхание, по телу разлилась жаркая знакомая волна желания. Скулы Думитру оттеняла короткая черная борода, отчего голубые глаза казались ярче. Щеки ввалились, придавая еще большее сходство с волком.
– А надо ли было уезжать?
– Да. Как только ты захотел получить контроль над моими личными деньгами, я не могла остаться, – с безжалостной прямотой сказала Алси. – Почему ты погнался за мной через Дунай?
– Потому что я хотел тебя. Потому что я люблю тебя, – не моргнув, ответил он.
Алси огорченно засопела.
– Но ты же знал, что для человека благородного происхождения это опасно, а для тебя с твоей внешностью опасно вдвойне.
– Ты хочешь сказать, что в этом уголке мира редко встретишь седовласого мужчину тридцати одного года от роду, разъезжающего во французском костюме на хорошей лошади? – беспечно спросил Думитру.
– Тридцать один? – изумилась Алси. – Тебе тридцать один год?
– Тридцать два, – поправил он, снова уставясь на огонь. – Первое октября давно миновало, а погода уже больше похожа на ноябрьскую.