– Я думала, ты…
Старше? Моложе? Алси сама не знала, что думала по этому поводу. Временами она считала Думитру моложе себя, а порой он казался ей старше окружавших Северинор гор.
– Знаю, – ответил он, глядя на потрескивающее пламя.
Почему она раньше никогда не замечала, как при улыбке изгибается левый уголок его губ?
У нее перехватило дыхание. Ей хотелось что-то сказать, сделать, чтобы все исправить. Но к чему извинения? Это лишь пустые слова. Алси сомневалась, что Думитру придает им какое-то значение. Она горько сожалела о ситуации, в которой оба теперь оказались, но не раскаивалась в решении, которое к ней привело. Думитру не извинился за свой постыдный поступок, и она должна помнить об этом. К этому мужчине очень легко привязаться, но ему слишком опасно доверять. И Алси погрузилась в молчание до тех пор, пока оба не заснули. Их разделяли расстояние вытянутой руки и весь мир.
Первые четыре дня они ехали по пустым пастбищам и лесам, только однажды убогая деревенька нарушила монотонность диких земель. Заброшенная, необитаемая земля наводила на Алси тоску и опустошала душу своим видом. Алси привыкла к суматохе городской жизни, к шуму и копоти заводов и фабрик, цокоту копыт по булыжным мостовым, скрипу колес, гомону сотен голосов. Время, проведенное в Севериноре, казалось ей далекой от реальности грезой, но и там ее окружало четыре сотни людей. Путешествие из Оршовы во владения будущего мужа было полно тревог, не позволявших отвлекаться на пейзаж, а побег из Северинора наполнен страхом. Теперь изоляция, пустынность, безлюдье, слабые напоминания об одряхлевшей цивилизации угнетающе действовали на Алси.
Накануне приезда в Белград у Алси началось ежемесячное женское недомогание. Она заметила это с облегчением и вместе с тем с унынием. Ей бы радоваться тому, что все упростилось, но ее охватили противоречивые эмоции. Думитру хотел украсть ее деньги – и пока в этом преуспел, насколько она знала. Он намеревался сделать ее беспомощной, зависимой и бессильной. Каковы бы ни были их отношения, что бы она ни испытывала, факт бессовестного обмана напоминал, что ее целью было и остается освобождение от оков этого заключенного обманом брака.
Но Алси мучил страх, от которого она никакими силами не могла отделаться. Что случится, когда они окажутся в Белграде? С ежемесячным кровотечением Алси потеряла единственную надежду на продолжение Думитру, свою единственную возможность сохранить его часть. «Я должна освободиться от него. Я не могу остаться с ним. Но я не в силах потерять его навсегда, не из-за него, из-за себя самой». Эти мысли не отпускали ее.
Все-таки Алси принадлежала Англии. Теперь она это поняла. Добившись аннуляции брака, она тихо заживет старой девой в Лидсе, а может быть, выйдет замуж, чтобы обеспечить преемственность и процветание дела отца. Она определенно сможет договориться с Эзикьелом Макгрегором. Эзикьел мог в порыве заблуждения и фантазии представить ее в роли ангела-хранителя домашнего очага, но он разумный человек и не отвернется от возможности прийти к совершенно иному соглашению с женщиной, к которой давно питал нежность и которая унаследует одно из крупнейших состояний Англии. Он, конечно, не аристократ, но она уже устала от мужчин голубых кровей. Она хочет только одного – чтобы муж не вмешивался в ее жизнь, сказала себе Алси.
Но в глубине души она твердо знала, что если выйдет замуж за другого, то совершит адюльтер, независимо от того, сколько аннуляций брака она получит и от какой церкви. Будь она православной, как сейчас, англиканкой или пресвитерианкой, как родители в ее детские годы, Алси знала одно: она вышла замуж за Думитру Константинеску фон Северинора и перед Богом останется его женой, пока смерть не разлучит их.
На следующее утро у Алси ныл низ живота, резкая боль пульсировала в затылке. Они выехали из леса, и впереди показался город.
По сторонам дороги раскинулись лоскутные одеяла полей, все чаще и чаще попадались деревни. Алси заметила признаки некоторого процветания: здания больше походили на дома, чем на лачуги, появлялись маленькие аккуратные садики, мастерские и таверны. Редкие особняки стояли поодаль от соседей.
Вскоре отряд оказался в самом Белграде с его мощеными улицами, магазинами, красными черепичными крышами, фасадами, в которых чувствовалось влияние палладианского стиля. Впереди поднимались высокие каменные стены древней крепости. Алси нервно смотрела на суровое сооружение, у нее сжалось сердце.
– Не хотела бы я там оказаться, – сказала она Думитру.
– Твое желание исполнится, – усмехнулся он. – Крепость полна турецких солдат. Это острый шип в боку князя Обреновича и путы для его амбиций. Он имеет загородный дом и резиденцию в городе, в которую, как я полагаю, нас и поведут.
Думитру оказался прав. Через несколько минут их похитители свернули на улицу, застроенную внушительными особняками, и остановились перед одним из них. Вожак сербов, спешившись, поговорил со стражником, стоявшим у двери, и тот исчез в доме. Алси хотелось нарушить гнетущее молчание, но она не могла заставить ни ум, ни губы сформулировать нечто подходящее.
Появившийся вновь стражник приказал им войти. Не успела Алси разглядеть богато отделанный холл, как похитители и несколько охранников князя повели ее по коридору прочь от Думитру. Прежде чем свернуть за угол, Алси увидела, как Думитру сосредоточенно смотрит на что-то невидимое ей. Ее повели вверх по лестнице и мягко, но решительно втолкнули в комнату. Скрежет засова не оставил сомнений в том, что ее заперли. Не зная, чем заняться, Алси принялась обследовать помещение.
Ее поместили в гостиной на верхнем этаже, отделанной по французской моде. Никакого намека на экзотику, больше того, никакого шанса сбежать. Может быть, она сумеет разбить огромное зеркало и осколком разрезать на полоски шторы…
Без особой надежды Алси пошла к зеркалу, но, увидев собственное отражение, замерла: волосы превратились в спутанную паклю, лицо чумазое, безнадежно испорченная грязная амазонка больше походит на лохмотья нищенки, чем на платье леди.
Выражение собственного лица так поразило Алси, что она начала смеяться и не могла остановиться. Смех душил ее, по щекам потекли слезы, прокладывая в пыли светлые дорожки.
– Фрейлейн?
Алси, услышав голос, отпрянула. Ее истерика тут же прекратилась, когда она увидела у двери служанку.
– Да, – ответила она, быстро взяв себя в руки.
Служанка с сильным акцентом продолжила по-немецки:
– Меня зовут Деяна. Мы принесли вам воду, чистую одежду и еду. – Она кивнула через плечо. За ней стояла маленькая армия тяжело нагруженных слуг.
– Хорошо, – ответила Алси, чувствуя нелепость положения, – мне надо вымыться.
Через полчаса, насладившись горячей ванной, она словно заново родилась. Ее волосы были вымыты, расчесаны и высушены. Служанка долго сражалась со спутанной копной, и наконец ее раздраженные возгласы сменились удовлетворенным вздохом. Алси ухитрилась вытащить талеры из старого корсета и сунуть их за подкладку нового. Ей дали всю необходимую одежду, оставив только старые туфли, поскольку ни одна пара из принесенных служанкой не подошла. Французское вечернее платье, которое выбрала Алси, было сшито из синего шелка, его покрой отстал от моды и не отличался изяществом, но роскошная ткань искупала все недостатки.
Когда служанка закончила свою работу, Алси волшебным образом превратилась в ту женщину, которая покинула Англию около полугода назад, возможно, чуть похудевшую, но это единственное отличие. Алси это казалось странным, неправильным, поскольку теперь у нее не было ничего общего с нетерпеливой, невинной, романтичной девочкой, которой она еще недавно была. Даже ее страх сейчас имел другой привкус. Полгода назад в нем были новизна, туманность, острота, теперь он стал привычным, как застарелая боль.
Как только Деяна заколола последнюю шпильку, раздался стук в дверь. Служанка что-то ответила, дверь открылась, и вошел лакей в европейском костюме. После короткого разговора он снова вышел.