Выбрать главу

Пришлось повозиться, обрабатывая порез. На такой случай в комнате всегда имелась мазь и чистые бинты. Рана обильно кровоточила, но оказалась неглубокой, зашивать не пришлось. Нико давно не обращался к лекарю и заботился о себе сам.

Умывшись и сжевав пластинку обезболивающей пастилы, он вдохнул полной грудью и вдруг вспомнил слова, которые Такалам повторял каждый раз, когда его донимали люди Тавара: «Скоро крысы окончательно выберутся из помойной ямы, залезут тебе на плечи и станут пищать гадости обо мне в оба уха. Они и сейчас делают это каждый день, поэтому позволь мне попросить тебя кое о чем. Играй со мной в го, когда я умру. Доставай доску в моей комнате и играй так, будто играешь со мной. Мне будет приятно, если ты почтишь мою память. Покажи этим летунам, что помнишь старика. Они ничего не смыслят в логических играх, так что я смогу поквитаться с ними даже с того света».

Произнеся это, Такалам странно поглядывал в сторону дверей, за которыми, как обычно, кто-то подслушивал. В его голосе звучала тревога, но раньше Нико не придавал значения бредням учителя. Он не любил думать о смерти Такалама и отмахивался от его просьб, стараясь забыть их как можно скорее, но выходка Тавара задела юношу за живое, и ему захотелось наведаться в домик прималя.

Ночь уже растаяла среди трепета листьев. Нико сбежал по ступеням террасы, и рассвет коснулся румянцем его бледных щек. Вдалеке, за арками, увитыми лианами камписа, виднелся лимонный сад. Юноша легко нашел бы его и с закрытыми глазами – по аромату листьев. Чуть восточнее, на берегу крошечного, заросшего кувшинками озера, стоял дом Такалама с зеленой крышей. Сердце сжалось от тоски. Здесь все было по-прежнему, будто старик вышел на прогулку, а не умер. Под ногами знакомо скрипели половицы. Ладонь скользила по гладкому дереву перил. Под навесом качались фонарики, выдутые из цветного стекла, – подарок далекого Намула. Свечи внутри оплавились, прогорели. Надо бы снять поддоны, очистить от воска и насадить на тонкие стержни новые желтые столбики с фитилями. Но кому это теперь нужно?

Нико по привычке отер подошвы сандалий о коврик у порога и вошел. В комнате было темно и душно. Пахло старым деревом и гарью. Неужели Такалам разжигал камин в такую жару? Если подумать, в его топке каждое утро лежал ворох золы, хотя служанка приходила убираться ежедневно.

Доска для го отыскалась под кроватью. Старинный, тяжелый гобан выглядел как столик на коротких ножках и был целиком вырезан из бука. Нико провел по нему ладонью, чувствуя под пальцами царапины, избороздившие лаковое покрытие. Грубые, заметные царапины. Для Такалама, боготворившего го, такое отношение к доске выглядело странно. Где он так ее повредил? Обычно они с Нико играли на другом гобане, а на этом Такалам упражнялся дома, в одиночестве. Юноша проследил узор царапин кончиками пальцев и, задыхаясь от волнения, поднял доску к свету. Лаковый глянец на крышке гобана перечеркивали секретные знаки Такалама. Нико тут же опустил его и торопливо открутил одну из ножек. Внутри обнаружился плотный свиток из тонко выделанной кожи, а в нем письмо учителя, состоявшее целиком из тайнописи:

Я рад, что ты нашел послание, хотя меня печалит причина этого действа. Должно быть, я уже мертв, а ты пришел сыграть со мной в го и, конечно, заметил царапины. Я хочу рассказать тебе кое-что очень важное, но боюсь твоего недоверия. Боюсь настолько, что это сводит меня с ума. Ибо ты можешь посчитать мои слова выдумкой полоумного старика, а мне пока нечем их подкрепить. Потому я не раскрою всего здесь и сейчас, но попрошу у тебя внимания.

Долгие годы я изучал черное солнце и людей с Целью. Великое чудо, что здесь, в Соаху, к нам относятся не слишком предвзято. Еще большее чудо, что отец твой принял мое проклятие как дар. Я был счастлив служить ему и воспитывать тебя.

Однажды ты спросил, почему я так люблю детей. Этих «крикливых созданий с глупым взглядом, сопливым носом и вечной грязью у рта». Я промолчал, ибо всякому ответу свое время. Теперь я отвечу, взяв за пример опыты северного садовника, давным-давно приютившего меня.

– Зачем ты это делаешь? – спросил я, увидев, как он срезает верхушки молодых яблонь, похожих на прутики, и приматывает к ним новые веточки, прежде расщепив и вставив их друг в друга.