Архипелаг Большая Коса, о-в Пепельный
12-й трид 1019 г. от р. ч. с.
– Отпирайте, сонные тетери! – послышался мальчишеский голос. – Тут на мне дружок ваш кулем лежит!
Сиина торопливо растормошила парней на полатях. Астре спрятал в рукаве столярный нож.
– Открывайте!
Дверь пнули.
– Не врет, – коротко бросил Марх, всегда отличавший правду от вымысла.
Проснувшиеся дети испуганно жались друг к другу, словно замерзшие пташки.
– Ты кто? – громко спросил Астре. – И что за дружок?
– Да Генхард я! Генхард! – взволнованно сообщил мальчишка. – А этого звать как-то не по-нашему, не помню я! Он по дереву мастер вроде как. Всякие плошки да ложки делает. Забирайте его, зря пер, что ли?
Переглянувшись с остальными, Рори пошел сдвигать засов. Марх встал чуть поодаль, накладывая на тетиву стрелу. Сиина застыла у окна, до дрожи сжав ладонь Астре. Предчувствие не обмануло ее.
Из сеней дохнуло холодом и сырым запахом дождя. В проеме появились две фигуры. Рори тут же побежал снимать Илана со спины мальчишки. Генхарду было лет четырнадцать на вид. Бедняга согнулся в три погибели, с носа и повисших сосульками темных волос капала вода. Грязный след растоптанных башмаков тянулся от самого порога.
– Вот и ладно, – пробормотал он, опасливо косясь на Марха. – А я-то пойду. Пойду я. Больно надо мне с вами, обормотами, связываться.
Он развернулся и собрался бежать, но Рори проворно сгреб мальчишку в охапку свободной рукой.
– Так ведь чернодень скоро, – пробубнил он сочувственно. – Куда пойдешь-то? Обсохни хоть.
– А я и в лесочке схоронюсь! – завопил Генхард, извиваясь ужом и пытаясь укусить Рори. – А ну пусти! Пусти меня!
Не тут-то было. Хватка у плакальщика оказалась железной.
– Тащи его внутрь! – скомандовал Марх, подставляя спину для Илана.
Мальчишку вытолкнули на середину комнаты и обступили со всех сторон. Сиина только краем уха слышала разговор. Она подтапливала печь ради горячей воды и металась от кладовой с настойками и травами к стонущему брату. Он весь был в синяках и кровоподтеках. Нос сломан, губы разбиты, лицо вспухло так, что от карих глаз одни щелочки остались.
Дорри при виде его забился в угол, а Яни подошла и погладила по слипшимся темно-рыжим волосам.
– Больно, да? – спросила она.
– Не мешайся, – подтолкнула ее Сиина. – Иди к остальным.
Яни стащила с соседней лавки одеяло и отправилась в общую комнату, где вели допрос нового знакомца. Она протиснулась между старших и деловито, без тени страха укутала трясущегося Генхарда. Потом обняла крепко и спросила, глядя на него снизу вверх:
– Ты теперь тоже с нами, да?
Мальчишка выпучился на нее.
– А я и говорю, – вступился за него Рори. – Обсохнет пусть, потом говорит. Все равно чернодень.
– Еще охаживать его не хватало! – завелся Марх. – Может, тут целая толпа таких в кустах прячется, пока мы его греем да жалеем!
– Эй. – Яни дернула парня за штанину. – Убери свою стрелялку. Иди лучше ставни затвори, затмение скоро.
– Ты чего раскомандовалась, поганка мелкая? – вспыхнул тот. – А ну иди сюда! Сама у меня закроешь! Сначала рот свой бесстыжий, а потом и все остальное!
– Ты у нас самый длинный, – фыркнула Яни, прищурив раскосые глаза и спрятавшись за Рори так, что видны были только две тугие рыжие косички. – У тебя руки, как оглобли, вот и закрывай сам. Я не достану.
– Зато язык у тебя до потолка достает! Что за дети пошли! – возмутился Марх. – Попадись мне только!
Он поворчал для вида, развернулся и нехотя поплелся выполнять поручение маленькой хозяйки.
– Жить будет, – сообщила Сиина, забежав на кухню.
– Помочь надо? – спросил Рори.
– Нет, я сама.
Астре пропитался болью Илана, от которой все внутри переворачивалось. Страдания шли не от тела, они кипели внутри парня. Его что-то мучило и давило.
– Яни, завари чаю, – попросил Рори.
– А с чем? – оживилась та.
– С малиной. Две горсти положи, – суетливо бросила пробегавшая мимо с полотенцем Сиина. – Ему пропотеть нужно. – Она мельком глянула на Генхарда и добавила: – И этому тоже.
Рори подвинул к печи стул и усадил на него мальчишку. Марх плюхнулся на лавку, вытянул босые ноги. На рукавах и штанинах пестрели полосы материи. Сиина подшивала их каждые полгода, но Марх рос быстро, и лодыжки все равно оставались голыми, а руки открытыми до середины предплечий. Генхард, напротив, тонул в не по размеру большом подранном тулупе и грязных шароварах, подпоясанных не то скрученным платком, не то лоскутом от скатерти. Великаньи башмаки, туго стянутые ремешками, едва держались на худых икрах.