Жители Собакии лаяли часто. И тогда, когда некоторых из них выводили на тренировки, и тогда, когда счастливцы, которым удалось вырваться из тесной деревянной будки, опять возвращались в свой дом, и тогда, когда прибывало пополнение, и когда разносили им еду. Потому Чайка всегда дразнил собак ровно столько, сколько можно было это делать. Чтобы не показалось подозрительным. Исчезал, одергивал гимнастерку, затягивал потуже пояс, снова изображал озабоченность и отмаршировывал туда, где его друзья колотили сапогами по песку, стараясь угодить капризному сержанту. Когда сержант, разгневанный отсутствием Чайки, строго спрашивал его, где он пропадал, Чайка, вздрагивая от смеха, переполнявшего его, как клокочущая лава действующего вулкана, отвечал: «В общеизвестном месте», после чего все отделение довольно ржало, а сержант, поддаваясь настроению, и сам пробовал улыбнуться, в то же время обещая Чайке, что он с ним еще будет иметь персональную беседу. Персональных бесед Чайка не боялся, ибо мог переговорить кого угодно, да и сержант это хорошо знал, испытав уже не раз, что это такое — Чайкин язык. На том дело и кончалось.
Но сегодня Чайка переборщил. Собственно, куда ему было торопиться? Топтаться в узком и длинном коридоре перед дверью канцелярии и ждать, пока какой-нибудь писарь вызовет его фамилию? Так уж лучше подразнить собак. Кроме того, это было прощание с Собакией, а прощания всегда несколько затягиваются. Чайка так затянул собачий концерт, что один из сержантов, который хозяйничал в стране Собакии, всполошившись, прибежал посмотреть, что случилось с собаками, увидел Чайку, катавшегося по спорышу, скомандовал ему встать (собакам, к сожалению, он скомандовать не мог, они заливались еще пуще), обошел Чайку вокруг, чтобы придать своим действиям побольше угрозы (Чайка понимал, что сержант просто выигрывает время, так как не может быстро придумать для него надлежащего наказания), потом, пятясь, отошел от Чайки на три шага, зловеще прищурился, крикнул: «Смирно!», сам тоже вытянулся, и, когда Чайка дисциплинированно стукнул каблуками и, бросив руки вниз, задрал подбородок, сержант чуть расслабился и сказал, цедя слова сквозь зубы: «Так, значит, забавляемся?»
— Прощаюсь с Собакией, — выпалил Чайка.
— Кто позволил?
Есть вопросы, на которые не найдет ответа сам президент Академии наук. Сержант, который попался Чайке, принадлежал к категории людей, которые умеют задавать такие вопросы. Чайка надеялся, что тот зацепится за выдуманное им слово Собакия, и тогда ему амба, так как из терминологических дебрей он не выпутается. Вместо того — «Кто позволил?».
— Я сам, — сказал Чайка.
— Ага, самовольно? Так.
Сержант снова зашагал вокруг Чайки, и тот отогнал от себя страх. Если бы на день-два пораньше — сержант бы придумал ему наказание, но сегодня, когда еще до вечера Чайка полетит отсюда…
— Я могу помочь вам остаться тут еще на некоторое время, — словно отгадав мысли Чайки, угрожающе промолвил сержант.
— О, это было бы чудесно! — вздохнул Чайка. — Вы даже не представляете, как я люблю собачек.
— Так, может, выпустить к вам какую-нибудь из них? — предложил сержант, входя в игру.
— Но я не уверен, что они меня тоже любят! — испуганно воскликнул Чайка.
— А ну, — крикнул сержант. — Крью-угом! И марш отсюда!
Чайка заработал ногами с такой быстротой, что сержант мог сразу заподозрить его в трусливом бегстве. Возле канцелярии его встретили завидующие хлопцы.
— Чайка! — кричали они еще издали. — Где тебя носит? Тебя вызвали почти первым! Тебе повезло! Посылают на самую лучшую заставу, к капитану Шепоту.
— Свет переворачивается, — пошутил- Чайка, — свет сошел с ума! Ибо во-первых, я встретил сержанта остроумнее и ехиднее, чем я, а во-вторых, мое «Ч» выскочило перед всеми «А» и «Б». А в-третьих, как тут разобрать, что во-первых, а что во-вторых?
Мягко зыбятся зеленые горы. Вверху — раздолье, широкий простор, полно голубого неба, а внизу горы сдвинулись, оставив только узенький глубокий ров-каньон. Шоссе — на самом дне каньона, прорезанного в теле гор работящим потоком за долгие тысячелетия. Тихо гудит двигатель газика, тихо плещет поток, одолевая форельи каменные порожки, заботливо выложенные чьими-то руками. Шоссе тщательно повторяет все извилины потока, горы лежат по обе стороны, спокойные, затененные буковыми лесами, какие-то словно бы даже сочные от буйной зелени.