Мужчина поблагодарил, женщина стрельнула глазами на батюню Отрубу, стрельнула туда и сюда по комнате, и батюня Отруба подумал: «Ну и юла!», на миг выпустив из внимания ее мужа, а когда сосредоточился, то услышал, что его посетитель говорит на хорошем немецком языке. Еще через минуту батюня Отруба узнал, что его посетители — из Федеративной Республики, и весьма удивился, когда немец сказал, что хочет купить шкоду последнего выпуска, так как очень много слышал об этой машине и его давнишней мечтой было ее приобрести. И вот, хотя батюня Отруба не имел права на подозрение, он вдруг заподозрил немца в неискренности. Ибо западные немцы только и знали, что похвалялись своими фольксвагенами, мерседесами и оппелями, а чтобы покупать чешские машины — это им и в голову не приходило! Уж кто-кто, а батюня Отруба знал это хорошо, ибо сидел на этом. Немец говорил что-то дальше, врал, если точнее сказать, а батюня Отруба между тем чувствовал, что не только подозрение овладевает им, но и еще какое-то новое, давно забытое ощущение. Прежде всего он с испугом заметил, как с его лица сползает улыбка. Женщина прикипела взглядом к батюне Отрубе, она видела, как меняется его лицо, он сам это знал, но поделать ничего не мог. Он становился суровее на глазах, суровее с каждым мгновением. Его кроткое лицо становилось твердым каждой своей черточкой, безжалостно твердым. «Разрази меня гром, но я где-то видел этого человека! — подумал батюня Отруба. И сразу же подумал еще: — Не будь нюней, ты не за кружкой пива у Франтишека, ты на государственной службе, мало ли кого ты видел за свои полсотни с гаком лет! Твое дело продавать машины и выручать за них валюту, хотя бы ее приносил сам дьявол из ада».
И еще знал батюня Отруба, что ему надо немедленно улыбнуться посетителям и быть приветливым до конца беседы, чтобы не оскорбить гостей, но улыбка не возвращалась на лицо, а в мозгу колотилось: «Я где-то видел этого типа!»
Но хотя бы только это! А то еще батюне Отрубе вдруг захотелось выскочить из-за стола и обойти вокруг немца, чтобы поглядеть на него со спины. Он должен бы иметь женский зад. Если это действительно тот. Батюня Отруба даже сделал шаг в сторону, но сразу же сдержал себя, опять занял свое место, вынул тщательно наглаженный платок, вытер лоб, а потом все лицо. Было от чего!
Ибо, если это в самом деле тот…
Немец говорил дальше, его жена стреляла бесовскими глазами, а батюня Отруба был совсем в другом месте.
…Стоял в извилистой шеренге истощенных, с пылающими глазами людей, посреди четырехугольника огороженной колючей проволокой земли, вытоптанной деревянными колодками узников, земли твердой, черствой и бесплодной (только под самой проволокой кое-где несмело пробивались жиденькие кустики несчастной травы), стоял перед длинным, серым, как безнадежность, деревянным бараком, который имел свистящее, как удар, название: «Блок 7ц», стоял вместе со своими товарищами по несчастью, ждал появления того, кого они мрачно окрестили Селекционером.
Стояли долго-долго. Все равно некуда было спешить. Есть им давали раз в сутки. Банка кипятку, в котором плавало несколько зеленых капустных листков, и ломтик тяжелого, как брусок, хлеба. Хлеб они называли «собачья радость», так как его пекли из той самой костной муки, из которой делали галеты для собак. Когда ел тот хлеб, на зубах скрежетали осколки костей, как стекло или камень. У кого был больной желудок, тот умирал от «собачьей радости» в неделю.
Тех, кто был покрепче, должно было доконать солнце. Оно падало на стриженые круглые головы во время долгих стояний перед приходом Селекционера, наполняло собою все тесное пространство огороженного колючей проволокой плаца, заливало чернотой невидящие глаза концлагерников, и длинная извилистая шеренга выщербливалась то там, то там: один за другим падали на землю те, у кого не хватило сил бороться с голодом и его невольным сообщником — солнцем. Эсэсовцы оттаскивали упавших назад, больше их не видели.
Но шеренга была длинна, и в ней всегда было довольно людей, достаточно крепких для того, чтобы все-таки дождаться Селекционера и глянуть в его водянистые глаза.
Он появлялся с правой стороны, оттуда, где была узкая, охраняемая двумя автоматчиками калитка в колючей проволоке, выскакивал свеженький, как тот огурчик из пословицы, выбритый, начищенный, нафранчен-имя, надушенный, брезгливо кривил губы, зажимал пальцами, обтянутыми светлой желтой замшей, свой расовый нос, гаркал раскатисто, словно бы даже игриво, и в то же время с изуверским смакованием: «Цунге р-раус!», то есть «Высунуть язык!», и бежал вдоль шеренги упругой походкой теннисиста, который готовится к игре со спарринг-партнером.