— Простите, полковник. Мне кажется, что вы меня оскорбляете. Меня и мою покой…
— Пусть вам не кажется! Если мало, могу добавить! Что-то вы не очень торопились к своей возлюбленной женушке после окончания войны, доктор Кемпер! Три года откладывали свою встречу. Вас разыскивают поляки за концлагерные дела, так не хотелось ли бы вам, чтобы вас стали разыскивать еще и Советы за ваши послевоенные подвиги? Но довольно! Немедленно возвращайтесь в Чехословакию, берите машину…
Немецкий доктор (уже не Кемпер, нет — принял закрутистую фамилию умершей жены, но никто фамилии не запомнил, так как она не играет никакой роли) на новехонькой шкоде с чешскими (правда, временными) регистрационными знаками проехал через контрольно-пропускной пункт заставы капитана Шепота.
Доктор был печален, устало прикрывал покрасневшими веками водянистые глаза, послушно подал темно-зеленую книжечку своего паспорта, равнодушно отреагировал на требование поставить машину на смотровую яму, беспомощно развел руками: мол, сами видите, человек в трауре, ему не до земных дел, но если вам так надо, пожалуйста, делайте свое, а я предамся своему.
— Вы разрешите, чтобы наш шофер поставил на осмотр вашу машину? — вежливо спросил немца Шепот.
— О да, пожалуйста, — грустно улыбнулся Кемпер. Машину осмотрели снизу, Микола заглянул в мотор, в багажник, оглядел внутри, помурлыкал, посвистел сам себе, отошел к капитану.
— Ничего недозволенного не обнаружено, товарищ капитан!
— Благодарю вас, — придерживаясь официального тона, ответил капитан, — выведите машину доктора на шоссе.
Поставил в загранпаспорте доктора штамп о въезде в Советский Союз, отметил, в каком пункте осуществлен въезд, вышел из контрольной канцелярии и подал доктору документ.
— Можете продолжать путешествие, герр доктор. Счастливой поездки по нашей стране.
Немец кивнул головой, благодаря. — И счастливого возвращения. Доктор кивнул еще раз…
— Горе у человека, — сказал капитан, когда Кемпер поехал.
— У них чуть что — сразу ленточки вешают. — Миколе доктор почему-то не понравился. — А у нас и ленточек не хватало, когда была война. У меня братик был… Ехали их танки через село, а Юрко стоял у дороги… Малыш еще совсем, без штанишек. Так они остановились, позвали своего… Молодой еще совсем был, видать, новобранец… А они у новобранцев вырабатывают злость, как вот собаковод у собаки служебной. Дали ему канистру бензина, толкают к Юрку… А Юрко ничего не понимает. Смотрит. Да и испугался, наверное, шевельнуться не может. И тот молоденький немчик не решается, боязно ему, что-то в душе еще, видно, имел… Они его в спину, кричат, угрожают, подбежал офицер, заскочил наперед, командует… Ну, вот тогда на Юрка — бензином!.. Юрко удирать. Его сбили с ног, топчут, а тому кричат: «Лей!» А тогда — спички зажженные на Юрка. Палили живого… А сами, ишь, — ленточки… Тонкослезые…
— Ну, мы с тобой, Микола, теперь дипломаты, — произнес капитан. — Пережили много, перетерпели всего, но ту! не имеем права ни о чем вспоминать, когда встречаем гостей… Проверил, все хорошо — козырнул, счастливо!
— Да я разве что? Братик вспомнился… У вас же тоже, наверное, кого-нибудь убили, товарищ капитан?
— Батька.
Этот белесый, одутловатый человек с водянистыми глазами, одетый всегда в тщательно наглаженный светло-серый костюм с черной ленточкой на лацкане пиджака, выделялся из пестрых туристских толп своею молчаливостью и стремлением к одиночеству. Он не надоедал мелочными расспросами интуристовским переводчикам, не старался брать интервью у первого встречного, не раздаривал автографов и не собирал их, не возмущался тем, что его не приглашает провести вечер какая-нибудь советская семья, не пытался обрасти в Советской стране новыми знакомыми. И маршрут для своего путешествия выбрал простейший, скромнейший: через Карпаты и Полесье в Киев и назад. Ясное дело, для небольшого хотя бы разнообразия возвращаться должен был другим путем. Не соблазнила его Москва, с ее Кремлем, крупнейшим в мире собранием старинных русских и византийских икон, фресок и мозаик, не потянуло и в Ленинград, где. один только Эрмитаж стоил половины всех музеев Европы, вместе взятых. Рекламные проспекты интуриста приглашали путешественников на теплые берега Черного моря и на Кавказ, кто хотел, мог полететь в Сибирь, или на Дальний Восток, или в оазисы Средней Азии — ни одна страна в мире не могла предложить туристам большего выбора!