В Кракове не задержался. С двумя туристами и веснушчатой крепконогой туристочкой составили группу любителей горных прогулок, уселись в автобус, шедший в направлении Санока, — и очутились в Бескидах, где Ярема повсюду встречал знакомые до боли (а еще больше: до страха!) места. Он проводил туристов глухими тропинками к полузабытому белому монастырю сестер-бенедиктинок, уговорил спутников попроситься переночевать в монастыре, так как у него, мол, есть тут хорошенькая вдовушка, у которой он намеревается пробыть подольше, и, спровадив попутчиков, направился к грибному погребу, который обнаружил когда-то со своим бандеровским вестовым. Погреб оказался закрытым. Вокруг все указывало на то, что с заброшенностью погреба давно покончено. Видимо, монашки перестали вмешиваться в политическую игру, которая тут велась когда-то между украинскими и польскими националистами. Они увидели, что их интриги против законного правительства не дают желаемых результатов, и мигом направили все свои усилия на хозяйство. Монастырь вновь достиг своего довоенного расцвета, вновь на огородах пышно зеленели овощи, а в вольготных погребах вырастали вкусные шампиньоны, так охотно закупаемые проворными ресторанами Кракова, Люблина, а то даже и Варшавы. Коммунисты сумели втянуть в свое так называемое социалистическое строительство даже сестер божьих? Что ж, зато его, Ярему, им не втянуть никогда и не заманить никакими пряниками, хоть как бы они ни были разрисованы! Он идейный борец против мирового коммунизма, ныне и присно — аминь!
Если даже лишили его возможности провести ночь в этом несчастном подземелье, то это и лучше: он переспит под деревьями, как много лет назад, и также будет кипеть в его сердце злость и ненависть к тем, кто господствует на его земле.
Напрасно говорить — это надо видеть! Он идет туда, чтобы увидеть. Даже то, что скрыто от непосвященных граждан. Он всемогущ в своей ненависти, в своей осторожности, опытности, натренированности, вооруженности. Он пройдет туда и назад, если ему даже придется перешагнуть через трупы родных ему людей! И в эту ночь, когда перед ним закрылся даже заброшенный в лесных дебрях погреб, когда он стал чужим для всех по эту и по другую сторону, Ярема Стыглый вновь превратился в безжалостного вояку… Разве не все равно? Он — как пуля, посланная, чтобы убить. Должен долететь и содеять ожидаемое от него рукой, которая послала его и благословила. Он — меч карающий, занесенный над вероотступниками. Всегда был мечом. Всегда кто-то поднимал его. Может, и не было в том наслаждения, но всякий раз тлела надежда на избавление, каждый новый план успокаивал обещанием. Обещания и теперь остались у Яремы позади. Прекрасные и щедрые! Но чтобы они осуществились, ему надо пройти эти леса и горы. Пройти туда и назад. Так просто, казалось бы, и в то же время так опасно.
Но он пройдет!
На рассвете, после бессонной ночи, проведенной в успокоительных мыслях (казалось, что он волнуется, позорно переживает, поэтому вынужден был успокаивать себя, уговаривать, что все обойдется хорошо), отправился к границе. Шел целый день, выбирая глухие тропки, обходя дороги и людские поселения. И чем ближе был к меже, которая могла стать для него рубежом жизни или смерти, тем больше — не боялся, нет! — раздувал в себе ненависть и злобу против коммунистов, рисовал их в своем воображении, как когда-то, выполняя иезуитские наставления, в воображении созерцал ад и его злых демонов.
По ту сторону границы он не станет искать сообщников, его не ждут там на явочных квартирах резиденты, из-за которых почти всегда гибнут разведчики, он ни с кем не будет встречаться, он будет зависеть только от самого себя, от своего умения, от глубины своей ненависти, а юна у него — безгранична!
Пройдет весь горный край, обшарит все закоулки, увидит все дороги, старые и новые, натренированным глазом заприметит все скрытое от непосвященных. Горы начинены коммунистическим оружием — иначе не может быть, но нужны подтверждения, нужна точная информация, и он ее соберет.
Как-то, когда он только начинал сотрудничать с Хепси, в приступе ностальгии он вычитал в одной из газет (у них было вдоволь газет с Украины) про концерт, где упоминалось имя его школьного товарища Ростислава Барильчака, Божка-младшего из иезуитского колледжа. Потихоньку написал ему, получил несколько ответов. Наверное, испугался, что Ярема донесет на него, как бренчал на рояле для эсэсовских офицеров во Львовском «Жорже», как потом концертировал для доблестных вояк фюрера, главное же: выдал гестаповцам профессора-еврея, который по наивности не убежал с коммунистами и остался во Львове.