Ярема переждал немного, опасаясь, что пограничники могут вернуться, потом глубоко вздохнул, набрал полную грудь воздуха и прыгнул в водяную толщу, отважный, как Ной.
Бежал, под ногами было то же, что и там: вода, камни, поломанные ветки. Но хорошо знал, что это уже запрещенная для него земля, к которой шел так долго и тяжело.
И уже когда, казалось, совсем далеко отбежал от линии границы, разверзлась вверху молния (будь проклят бог и все его архангелы!), и небо вверху треснуло, как черный горшок, полный белого жара, и вмиг засыпало землю бедой пылью. Ярема прижался к толстому дереву, но с ужасом ощутил, что его плечи, голова, руки, все усыпано той пылью — и уже теперь не спрячешься нигде, будешь нести на себе невытравимое клеймо призрачного света, как тот проклятый выходец из пропитанной серой преисподни. Охваченный мистическим ужасом, Ярема стал отряхиваться от сияния, торопился в своей бессмысленной работе, тяжело отдувался, как затравленный зверь.
— Стой! — закричали ему из далекого далека, словно сам бог обрушился на отступника, готовясь его покарать. — Стой, ни с места!
Молнии погасли. Все исчезло. Исчез и Ярема.
Гогиашвили обернулся совершенно случайно. Просто руководствовался выработанным за годы службы рефлексом. Как только зажглась молния, он, еще и не подумав как следует, бросил взгляд назад. Уже потом понял: хотел убедиться, не проглядели ли чего-нибудь. Туда не вернешься больше, значит, позаботься, чтобы не оставил там беды. Враг всегда затаивается, чтобы проскочить границу после того, как пройдет дозор. Тогда он гарантирован: следующий дозор пройдет через час-два, если и заметят след — не так страшно. Час — для границы целая вечность.
Когда Гогиашвили оглянулся, ему показалось, что далеко позади, между неподвижными стволами деревьев, качнулось что-то черное. Тогда он и закричал:
— Стой! Стой, ни с места!
Еще коротко кинул Чайке: «За мной!» и побежал назад, умело петляя между деревьями. Чайка, ничего не понимая, молча следовал — за сержантом.
Они блуждали в смолистой тьме, наступившей после того, как погасла молния; чтобы не потеряться, Чайка держался за край накидки сержанта, в его скептической ленивой душе снова пробуждался бес насмешки и издевки, их погоня показалась ему похожей на запланированный для всех парков аттракцион, когда тебе завязывают глаза, дают в руки ножницы, и ты должен пробежать вперед десять или двадцать метров и перерезать ниточку, на которой висит приготовленный для тебя приз: детская соска, карандаш с таким твердым грифелем, что оставляет царапины на стекле, картонные шашки, зубная щеточка. Вы получаете премию и большое моральное удовлетворение. Ха-ха-ха!
Наверное, Гогиашвили тоже наконец убедился, что они гонятся без надежды поймать. Они остановились. Сдерживая дыхание, прислушивались. Но что можно было услышать?
Вновь пробежала по небу извилистая линия молнии, осияла все внизу, но, кроме неподвижных деревьев и камней, не было ничего. Привидилось?
Гогиашвили решительно повернул назад, к линии границы. Пусть смыло там всю землю со следовой полосы, пусть стоят там лужи и ревут потоки. Но какой-то след все же должен быть?!
Сержант светил фонариком, ползая на коленях по воде. Пустое дело! Не подпускал к себе Чайку, чтобы тот сам не наделал следов, искал, искал, искал!
Смилостивившись, подсвечивали ему несколько раз молнии. Не помогало. Может, и действительно увидел тогда что-то живое, но то был зверь? Дикая серна, заяц, лисица, вепрь или медведь? Или волк! Никогда не думал, куда деваются дикие звери в ненастье. В хорошую погоду мог увидеть в зеленых чащах нежную мордочку косули, застать на поляне семейство вепрей за их свинским занятием — рытьем земли и пожиранием сладких корней, иногда трещал в зарослях сам пан Михаил. Осенью, когда оголялись повсеместно леса, хитрые лисицы прятались в запрещенной пограничной полосе от безжалостных охотников, огненными кометами метались между кустами, охотились на фазанов и тетеревов. Но что делают бедные звери теперь? Где ищут защиту и приют? Через границу им ходить свободно. Это считается даже хорошей приметой, когда во время твоего наряда произойдет такое приятное нарушение. Хорошо, если сегодня был зверь. А если двуногий?
Слабый лучик фонарика настырно ощупывал землю, замирал на каждом бугорке, на каждом камешке. А сколько же тех бугорков и камешков еще оставалось в темноте!
И вдруг Гогиашвили как будто окунули в кипяток! На жалких остатках следовой полосы он увидел продолговатую ямку, заполневшую водой, деформированную, с размытыми краями, совсем непохожую на след человеческой ноги.