Майор взглянул на лицо своей первой корреспондентки. Сочные губы, большие глаза, нервный нос, какой-то по-особенному женственный й: непередаваемо приятный и нежный овал лица. Не скажешь, что тут много красоты, но что-то необычное определенно есть. Неплохо для начала.
Он спокойно спрятал фотографию в ящик стола.
Утром следующего дня сержант высыпал на стол своего начальника несколько десятков розовых, голубых, зеленых конвертов из хорошей, еще довоенной бумаги, надушенных, порой даже с фамильными монограммами. Между первым и вторым завтраком майор аккуратно взрезал ножницами конверты, вытряхивал на стол фотографии. Кружась в воздухе, падали на стол твердые четырехугольники фотобумаги. На равнодушное лицо майора смотрели белокурые выдры и одутловатые с набрякшими щеками матроны, криворотые ведьмы и ясноглазые гимназистки, которые тоже входили в игру, торопясь ухватить самый лакомый кусок, чтобы не оказаться среди обделенных разинь.
Письма приходили теперь ежедневно, и ежедневно, между первым и вторым завтраком Кларк, запершись в кабинете, рассматривал десятки лиц, на каждом из которых вырисовывалась жажда счастья, и до сих пор еще не знал, зачем он это делает, ради чего затеял эту глупую игру.
Но наконец на пятый или шестой день, когда поток писем от претенденток на темпераментного, хорошо обеспеченного мужчину стал заметно уменьшаться, в руки майора попал конверт, внешне абсолютно ничем не примечательный, но в то же время какой-то словно бы знакомый, и майор, в предчувствии интересного приключения, вскрыл конверт чуть поспешнее, чем другие. На стол упала фотография, но упала не так, как другие, сразу изображением кверху, а наоборот, так что майору пришлось ее перевернуть. Еще когда переворачивал, увидел большие черные глаза, а когда положил перед собой изображение женщины с чувственным носом, узнал ее мгновенно. Это была та самая, что откликнулась на его письмо с Кларком Гейблом, любительница спиритуализма и острой пищи, загадочная женщина в этой растерзанной стране, лишенной малейшей загадочности, по крайней мере для него.
Это уже походило на настоящее приключение, началось нечто такое, чего он еще не переживал. Опять-таки, не имея еще точно намеченного плана действий, решил сконтактироваться с женщиной. Поглядел на оба ее письма. Гизела Кемпер, собственный дом в Бинендорфе. Телефон. Только предупредить о приходе, и она ждет, ждет, ждет… Видно, больше нечего ей делать, как только ждать. И это хорошо. Иногда наличие свободного времени у человека становится его величайшим богатством. Конечно, если бы она оказалась, например, баронессой с собственным замком и лесными угодьями, может, он и… Романтично, черт побери, приехать в Штаты и заявить друзьям о том, что у тебя есть настоящая баронесса, и замок, и лесные угодья… Потом вспомнил, что симпатии Гизелы Кемпер касается пока что Кларка Гейбла и «темпераментного, с остатками солидности», вспомнил также, что у нее не замок, а просто дом (и неизвестно какой), а еще вспомнил, что, начиная всю эту авантюру, он не имел в виду собственную женитьбу, не имеет и не будет иметь, наверное, никогда, и, усмехнувшись, взялся за свой «паркер».
Назначил Гизеле свидание в ресторане «Жаворонок», просил ее быть в субботу в восемь, в золотом зале, за крайним столиком, который он для нее зарезервирует.
После этого встал и пошел в офицерскую столовую, где должен был съесть свой ежедневный бифштекс с горошком и выпить теплый шоколад.
5
Преимущество было на их стороне. Их трое, он один. Кроме того, они — в укрытии, а он посреди поляны, они его видят, а у него и в мыслях нет, что он уже попал на три мушки сразу и теперь с каждым шагом вперед только перепрыгивает с мушки на мушку, но уже не соскальзывает, куда там соскользнуть! Когда приблизился к чаще, самый старший из трех и старший по чину (был булавный, то есть сержант) толкнул плечом младшего. Тот выскочил из засады, заступил беспечному страннику свет, гаркнув страшным голосом: «Руки вверх, большевистская нечисть!» Незнакомец не торопился. Остановился и взглянул на нападающего чертовски красивыми и выразительными глазами так, что у того мурашки забегали по спине. Напавший оглянулся на своих, те уже выскакивали, наставляли на приблудившегося автоматы. «Долго будем ждать?» — рявкнул самый старый, самый бородатый и самый лохматый. Раскрылся среди черной щетины красновато-влажный, черный в глубине рот, закрылся с кабаньим щелканием зубов, черная щетина сунулась к гладко выбритому лицу неосторожного пришельца. Тот понял, что шутки плохи, поднял руки. Руки у него были холеные, нерабочие. Бородатый замахнулся темным крестьянским кулачищем, походившим на узел грязного каната: «Живее, гнида b Кивнул одному из своих, с такими же узловатыми, грязными руками: обыскать. Незнакомец брезгливо скривил губы, когда две пары шершавых рук ощупывали его карманы. Самый младший выхватил из кармана пришельца тяжелый черный пистолет, другой бандеровец извлек на свет божий немецкую баклагу, в которой что-то бултыхалось. Булавный отобрал у него баклагу, отвинтил крышечку, нюхнул, лизнул, уставился на своих: «Московская водка!» Вставил шейку баклаги в спрятанный посреди черных зарослей рот, смачно побулькал, так смачно и сочно, что у тех двух аж засосало под ложечкой, потом налил водки себе на ладонь, брызнул на морду, обтер шею, взглянул на небо, произнес молитвенно: «Дай боже, чтоб нам еще долго светило солнце». И только тогда передал флягу тем двоим. «Большевик?» — спросил пришельца. Тот молчал. Бородатый обошел его вокруг, пробормотал: «В теле хлопец. Красиво будет висеть на шнурке», «А пан сотник?» — напомнил младший. «Что пан сотник?» — «Приказ пана сотника всех задержанных — к нему…» — «Не щебечи, знаю без тебя. Свяжи-ка ему руки!» Двое крутили задержанному ремнем руки, бородатый стоял, чесал заросшую черным волосом грудь. Редко когда выпадает такая добыча. Молодой, здоровый, в ловом черном костюме, в новехоньких яловых сапогах — вот уж потешат они своего пана сотника этим переодетым комиссаром! «Ну, иди, иди!» — толкнул молодчика в спину автоматом.