Одевалась с особой тщательностью. Примерила белое атласное платье, оголявшее ее крепкие красивые плечи, плечи теннисистки. (Когда это было! Она с Вильфридом познакомилась на теннисе. Была тогда студенткой, а он уже практиковал как врач. Оба ходили на теннисный корт. Были незнакомы. Как-то она попросила его подержать ракетку, пока поправит перед зеркалом прическу. С тех пор уже не расставались.) Повертелась перед зеркалом, почему-то показалось, что платье удлиняет ей спину, под плотным лоснящимся атласом спина теряет округлость, становится плоской, как доска. Стянула через голову, отбросила, стала примерять блузки и юбки. После некоторых колебаний остановилась на черной обтягивающей юбке и простой, застегнутой под горло блузке. Чем меньше она покажет себя, тем больше его раздразнит. Если он понимает в женщинах, то должен знать, что t настоящая женщина может соблазнить даже тогда, когда покажет из-под одежды один-единственный палец и не поманит, а только шевельнет им.(Взяла черную лакированную сумочку, еще раз прошлась по губам палочкой губной помады.
Когда шла по городу, встречные мужчины заглядывались на нее, на ее раскрытые жадные губы, на ее сильные ноги. Чудом могли уцелеть такие ноги в разоренной Германии!
7
Ярема очутился в чрезвычайно «изысканном» обществе: куренной Гром, бывший землемер с Тернопольщины, грузный лохматый мужчина, не переносивший высоких людей и всегда ворчавший: «Садись, чего ноги расставил!» Штабсарцт — военный врач Вильфрид Кемпер, белокурый, с брезгливо искривленными губами, всегда начищенный и наглянцованный, в немецком мундире с кручеными майорскими погонами (если захватят его большевики, станет выдавать себя за бандеровского пленника, которого силой оружия заставили врачевать в схронах). Еще был возле них за лакея Гринь, санитар и палач в одной ипостаси, неуклюжее мурло, лишенное каких-либо человеческих рефлексов. Время от времени наведывался к ним представитель службы безопасности доктор Зенон, у которого от доктора было разве что пенсне на носу, да и то, как считал Ярема, украденное или просто снятое с замученного учителя или инженера.
Куренной Гром придерживался правила — как можно меньше показываться, подчиненным, справедливо рассуждая, что, чем меньше о тебе знают, тем загадочнее, а значит, и могущественнее кажешься этой мелкоте. Все качества, эмоции, все склонности и душевные движения (при условии, конечно, что кто-то попробовал бы отыскать в нем неуловимую субстанцию души) куренного сводились к одному Белову: жестокость. Штабсарцт Кемпер проявлял во всем сонное равнодушие и брезгливость. Как он очутился в курене Грома, Ярема не нот догадаться, а какие-либо разговоры об этом Кемпер сразу пресекал.
Жили под землей, в вырытых укрытиях — схронах, соединенных между собой сложными ходами сообщений, в землянках, обшитых шалевкой, а то и сосновым кругляком, замаскированных снаружи так, что, не зная, можно было просидеть целый день под деревом, а между тем дерево то росло в… ящике, который являлся своеобразной дверцей большого схрона пана куренного. Непосредственно от землянки куренного шли тайные переходы к подземному госпиталю — двум землянкам, обшитым строгаными белыми досками. В одной из них жил Кемпер, вторая служила больничной палатой. Там Кемпер при помощи Гриня и словака Игнаца, который считался фельдшером, а на самом деле только и умел, что ковать коней да пускать кровь бычкам, возвращал к здоровью воителей, попавших под пули преследователей.
Заранее распланированных акций не было. Случайные наскоки на села, убийства активистов или просто сведение счетов: «А-а, ты когда-то назвал меня таким-сяким словом, так теперь получай!..» Больших усилий требовало снабжение сотен харчами. Отправки за харчем относились к самым опасным. Приходилось брить у крестьян, а крестьянин, когда у него отбирают последнее, способен к жесточайшему сопротивлению. Нередко пристреливали вместе с коровой или кабаном и их владельцев. Вешали крестьянину на шею плакат с надписью «Большевик», из коровы вываливали внутренности прямо посреди улицы, тушу закутывали в мешки, быстро волокли к лесу.