По улице бежали какие-то люди. Тревожно стонал у них под ногами снег. Старый Юра отодвинул Софию, заступил ее, закрыл спиной, хотя был пониже учительницы. Хотел защитить, уберечь, верил в свою силу хозяина этой земли, в свою мужественность, которая испокон века понуждает к героизму, когда речь идет о безопасности и неприкосновенности женщин. Но София не послушалась старика. Рванулась на самую середину улицы, навстречу бежавшим, так, словно чувствовала, что то не враги, а друзья, которых необходимо успокоить, помочь им. Узнала девушек: Стефу, Богдану, Ганку, Марию. Бросились к ней, заламывая руки, заголосили: «Йой, Софочка, милая, пропали мы все, пропали!.. Хватают девчат и женщин!.. Тату и маме велят, чтобы держали дочку… А муж чтобы жену!.. Кто не подчиняется, стреляют… Пропали ж мы все…»
Она почувствовала, что единственная среди всех спокойна. «Тихо! — шепнула. — Какая-нибудь из вас поведет меня назад? Нужно созвать всех, кто бежал от бандитов. Собраться и немедленно убегать из села». — «Йой, сестричка, да куда же?»
Она не слушала, толкнула ту, что стояла ближе всех, почти силой потащила назад, заставила бежать. Бежали теперь навстречу опасности, навстречу стонам, выстрелам, угрожающим крикам, что темным валом катились с того края села, захватывая все новые и новые жилища. Заглядывали в притихшие дворы, звали с собой сестер по несчастью, бежали дальше, не заботясь о том, внял им кто-нибудь или нет. Когда повернули назад, София не помнила. Помнила себя во главе уже доброго десятка перепуганных девчат, когда одолевали заснеженные горы, скатываясь вниз К Яворову ручью.
Ручей не замерзал и в самые лютые морозы, только с этого берега нарастали, как пелена на живом глазу, мертвые пласты льда, сужали русло ручья, и вода вгрызалась в противоположный крутой берег, отдавала ему свое тепло, растапливала на нем снег, и казалось, он как бы дымится на морозе.
Они бежали, спасаясь от бесчестья, забыв, что впереди, гонимые лишь одной мыслью: «Дальше, дальше!» Яворов ручей остановил их. Вода сердито клокотала в темноте, противоположный берег черно вздымался вверх. Стихия требовала от несчастных смелости, которую они давно растеряли в холодной ночи. Девушки остановились перед ручьем, остановилась и София. Так долго бежали они от села, уже исчерпали все силы, а на самом деле еще и не убежали никуда, и село недалеко, и тут неодолимая преграда. Слышали, как грозный вал катится селом и докатывается уже до этого края, знали, что нечего ждать оттуда помощи, а только беды, но все же стояли перед бурлящим ручьем, ждали и дождались.
Бандиты выскочили на край села, видимо осведомленные кем-то, или попросту догадавшись о беглянках, или просто так, на всякий случай. Двое или трое из них пальнули немецкими осветительными ракетами в сторону Яворова ручья, и пятачок лесной долины наполнился почти дневным светом, стала на виду испуганная кучка беглянок на берегу ручья. И еще не догорели ракеты, как ударили вниз от села автоматные очереди. Девушки вскрикнули и бросились врассыпную. Разбежались по берегу ручья в беспамятстве. Только София смело вошла в бурную ледяную воду и, нащупывая ногою твердое, побрела к тому берегу. «Идите за мной!» — крикнула подругам. Но как раз в это мгновение от села с шипением взлетела в небо белая ракета, и теперь темная фигура Софии четко вырисовывалась на фоне желтого крутого берега, и бандиты ударили по ней, как по удобной мишени. Пули крошили лед, резали быструю воду, ввинчивались в глину откоса. Еще дальше разбегались в стороны девчата, ни одна не решилась даже взглянуть на Софию, считали ее уже мертвой, навеки пригвожденной к крутому берегу сотнями злых пуль. А София между тем мужественно взбиралась по круче, освещаемая уже не одной и не двумя ракетами; расстреливаемая уже не одним и не двумя автоматами. Пули летели так близко, что казалось, она ощущает холодное дуновение каждой из них. Уже не считала себя живой, была давно расстрелянной, может, еще тогда, когда расстреляли ее отца, мать и тетку Настю, и тысячи и миллионы других, и уже теперь, после смерти, воскресла для того, чтобы спастись и спасти других, потому и кричала девчатам, которые уже не могли ее слышать, чтобы шли за нею, потому и не брали ее теперь пули и не могли взять.
Ракеты засветились последний раз, когда она уже скрывалась за высокими темными елями. В последний раз в злом бессилии ударили в глиняный обрыв автоматы. Замирали во тьме плачущие голоса тех, кто так и не смог спастись.