— Я писал вам, — опять затянул он свое.
Это уже становилось невыносимым! Гизела вынула из сумочки фотографию мужчины с черными усиками, бросила на стол перед» этим, точно вылепленным из глины, эрзац-человеком.
— А это что?
— Это? — он не удивился. — Разве мадам не смотрит кинофильмы? Американские фильмы, я хотел сказать. Это Кларк Гейбл, герой-любовник голливудского экрана, эталон американского мужского секса…
Гизела готова была убить себя. Вспомнила, что действительно видела Кларка Гейбла в каком-то кинофильме, только теперь установила идентичность фотокарточки с образом того подвижного, мускулистого мужчины, который метался по экрану, выкрадывая дочку миллионера, умыкая ее от погони на смешной машине. Последняя дуреха сообразила бы, что она обманута, получив фотографию с изображением киноактера, а она клюнула на такую дешевую приманку и пришла в ресторан на свидание, да еще ломала голову, во что одеться.
— А вы тут при чем? — с откровенным пренебрежением спросила собеседника, который отныне стал ее заклятым врагом.
— Меня тоже зовут Кларком.
— И что из этого?
— О, это очень важно, уверяю вас. Но мы сидим, как враги. Давайте выпьем что-нибудь.
Только теперь Гизела обратила внимание, что стол был заставлен напитками и яствами, увидела бутылки с разноцветными этикетками, дорогой фарфор, хрусталь, серебро. Отмечала только поверхностные впечатления, только цвета и блеск воспринимали ее глаза, не интересовалась тем, что налито в бокалы и положено на тарелки. Однако впечатление от хорошо сервированного стола чуть смягчило ее, она бросила на Кларка взгляд, почти исполненный любопытства. Что же дальше предпримет этот хилый интриган?
А тот и дальше сидел, как сонный, цедил слова сквозь сито ничем не обоснованной самоуверенности. И хоть бы уж засмеялся, как делали американцы! «Фройляйн, плитка шоколаду!» И уже скалится, уже продает свои зубы. И сколько ни цеплялось к ней этих, все какие-то второсортные. Как будто первосортные остались дома, в Америке, для домашнего употребления, а в Европу выпроваживали то, что не имело сбыта у себя.
— Вы военный? — спросила Гизела только бы спросить, не придавая словам никакого значения и никаких планов. Ждала, что тот наконец войдет в традиционную колею своих земляков и станет хвастать тем, что он лейтенант или капитан, или же, если в армии не пошел дальше сержанта, примется рассказывать о своих пшеничных полях в штате Канзас или о фабрике шляп в Нью-Орлеане. Кларк не ответил на ее вопрос» не распространялся о своих американских богатствах. Поднял бокал, сказал:
— Выпьем.
Не спрашивал, а предлагал, даже почти приказывал.
— А если я не захочу с вами пить? — спросила она. — Почему бы вам не захотеть?
Бесцветный голос, лишенный каких-либо эмоций. — Меня интересует, что бы это могло значить? — рассердилась Гизела.
— Что именно?
— Все: и ваши письма, и фотография этого… киноактера, и…
— И что еще?
Он смотрел на нее с откровенной насмешкой.
— Я никому не давала права! И не дам… Вот сейчас встану и уйду…
Сама не знала, почему до сих пор сидела, почему вообще села за один столик с этим нахальным типом,
— Никуда вы не пойдете, — с видимым удовольствием заявил американец.
— Как это?
— Вас задержат, как только вы дойдете до двери.
— Меня?
— И вас, и каждого, на которого я укажу.
— Кто же вы такой?
— Всемогущий человек, — наконец улыбнулся он. Бесцветно, чуть шевельнув губами, усмехнулся, просто для демонстрации своего превосходства над Гизелой и ее миром деградированных, бесправных людей.
— Насколько мне известно, ваши военные власти не имеют дела с немецкими женщинами, — гордо вскинула она голову. — Или, может, вы как раз возглавляете отряд, который ведет борьбу с женщинами?
— Вы угадали: я принадлежу к тем, кто ведет войну со всеми. Мы не смотрим, мужчина перед нами, женщина или ребенок. Мы бесстрашны, безжалостны и всемогущи. Каждый, кто примкнет к нам, становится таким же всемогущим, как и мы, тот, кто пойдет против нас, в конце концов проиграет или просто погибнет.
— Какая-то секта? — входя в игру, иронически прищурилась Гизела. — Религиозная группировка, поддерживаемая силой оружия?
— Возможно, и секта. Но почему бы нам не выпить? Я не люблю серьезных разговоров.
— А что же вы любите? По вас не видно, чтобы у вас были склонности хотя бы к чему-нибудь.
— Давайте выпьем. Вы писали, что любите вино.