Ярема невольно льнул к Кемперу. Не обращался к немцу ни с единым словом, но старался идти с ним рядом — присоединяться к куренному и доктору Зенону считал нелепостью, а с вонючей массой жандармов, тяжело дышавших позади, не хотел иметь ничего общего, ставил себя намного выше, цеплялся за ступеньку, которую оставил Кемпер, поднимаясь в гордости своего немецкого духа над остатками бывших воителей.
Так шли они, проклятые всеми и отброшенные преступники, для которых не существовало даже надлежащей кары, шли, объединенные нечеловеческой жестокостью, и издали казались сплошной грязной кучей, движущимся чудовищем на девственно-чистых горных снегах, хотя чудовище уже расчленялось, уже обессиленно свешивалась его загнивающая голова, отпадал хвост, и только сытое чрево тянулось к вымечтинному укрытию нахально и упорно.
Шепот увидел бандитов первый. Он увидел их именно такими, какими они представлялись на расстоянии: сплошной грязной кучей. Они были уже довольно близко для того, чтобы их распознать, но в то же время и довольно далеко, чтобы сержант мог различить среди них именно тех, по кому в первую очередь должен был стрелять. Поэтому он дал первую очередь из автомата просто в кучу, не разбирая, выстрелил, руководимый инстинктом, а не размышлением, но все равно запоздал, так как один из жандармов на долю секунды опередил сержанта, и пули из его автомата долетели до Шепота как раз тогда, когда заговорил автомат пограничника. Жандарм ошибся лишь в одном: он попал не в пограничника, а в клячу под ним. Кляча, споткнувшись на ровном, упала на колени и сразу же завалилась на бок, придавливая к земле сержанта. Это его спасло. Пучок пуль, предназначенных на этот раз уже для него, пролетел над ним, не причинив никакого вреда, зато Шепот, еще не приняв удобной позы, наполовину придавленный теплой лошадиной тушей, пустил по бандитам длинную очередь и в кого-то попал — раненый завопил, и вопль его оборвал короткий безжалостный выстрел. Штабсарцт не имел времени на перевязки и просто добил раненого.
Шепот вывернулся из-под ног коня. Лег на снегу, удобнее умостился, как на учебных стрельбах. Конский бок закрывал его от бандитов. Смерть лежала рядом с ним, но он знал, что не имеет права поддаться ей, должен выстоять тут, остаться живым до тех пор, пока будет нужно. Видел перед собой конский живот, промереженный снизу кружевом набрякших синих жил, синих, как реки той земли, что лежала за ним вся в тихих утренних дымах, в скрипе саней на снегу, в неподвижности лесов и нетронутости горных шпилей. Осторожно высунулся из-за лошади, пустил новую очередь по нападающим. Они тоже залегли, но, видно, лежать и стрелять не входило в их расчеты, они слишком хорошо знали, что стрельба привлечет сюда большие силы, чем этот одинокий пограничник. Куренной Гром прохрипел, чтобы жандармы шли напролом, чтобы уничтожили того дурня как можно быстрее, ибо терять время они не могли. Жандармы поползли, но из-за убитой лошади ударил автомат, и крайний из жандармов застыл в снегу навеки. Опять хрипел Гром, и опять на четвереньках ползли жандармы, и опять стрелял пограничник, уложив еще одного бандита.
Пули били в труп лошади, рвали ее шею и спину, дробили кости, рикошетировали, обрызгивая сержанта лошадиной кровью. Он стрелял, высовываясь то оттуда, то отсюда, бандиты никак не могли точно нащупать его, их пули шлепали по убитой лошади, а он оставался невредимым и косил бандеровцев одного за другим. Кемпер с презрением взглянул на куренного, выругался: