— Значок. Я хотел бы получить какой-нибудь американский значок…
Майор подумал, что тому более всего подошел бы значок всеамериканской лиги эпилептиков, однако порылся в ящике и подал парню рекламную эмблему какой-то фирмы, выпускавшей спальные гарнитуры. Кремер-Бремер тут же стал пристраивать эмблему, секретарша, переступая с ноги на ногу (только зрелище этих прелестнейших ноясек сдерживало Кларка от взрыва), смотрела на сумасшедшего, тот прикалывал слишком уж долго, майор потерял терпение, поднялся из-за бюро, сухо проронил:
— О кей! Кажется, все?
— Да, да, — быстро забормотал Кремер-Бремер, — но я еще хотел сказать…
— Я не знаю немецкого, — скривился Кларк.
— Это не важно, — быстро подошел к нему сумасшедший, — язык вообще не нужен людям, нужна только математика. Понимаете, только математика. И не какая-то там высшая, сложная математика, а просто таблица умножения. Вы знаете таблицу умножения?
Не спрашивая, он схватил автоматическую ручку, лежавшую на столе, подвинул к себе лист бумаги, увидел, что на бумаге что-то напечатано, перевернул ее чистой стороной, размашисто написал: «2X2=4».
— Вы же это знаете? — спросил и, не дожидаясь ответа, писал дальше столбики таблицы умножения и говорил-говорил, плел невероятную чушь, за которую его надо было бы сразу выбросить в окно или по крайней мере вытолкать за дверь, но майор еще никогда не имел дело с умалишенными, его немного даже заинтересовало это необычное приключение, поэтому он стоял молча и ждал, чем все это кончится.
— Ага, — выкрикнул между тем Кремер-Бремер, — вы еще не верите?! Так я вам докажу! Какое величайшее достижение нашего века? Безусловно, формула Эйнштейна Е = mc2. Формула закона относительности. Хотите, я передам ее суть с помощью одной лишь таблицы умножения? Берем m, то есть массу, за единицу, умножаем единицу на с, то есть на скорость света, которая, как известно, равняется тремстам тысячам километров в секунду, но мы для простоты возьмем только тройку, ибо нулей можем приписывать сколько угодно, тройку перед этим возводим в квадрат. То есть единица, умноженная на девять, будет сколько? Будет девять. Универсальное число. Самое большое непарное число первого десятка, то есть основа всех чисел. У китайцев оно священно. По-английски девять будет «найн». А по-немецки «найн» означает отрицание. Мистическое число, которое китайцы принесли из глубины тысячелетий, рождается снова для новой цивилизации в гениальной формуле Эйнштейна. Я принимаю это число. «Найн», то есть нет. Я говорю — нет! Вы меня понимаете?
Кларк молча указал на дверь. Он готов был разрядить в этого дурака пистолет. Секретарша, хорошо знавшая такие припадки бешенства у начальника, повернулась на хорошеньких ножках и исчезла. Кремер-Бремер не испугался, он даже, пожалуй, не обратил внимания на гневный жест майора. Опять усмехнулся тихо и извиняюще, опять поглядел на Кларка глазами тысячелетней скорби, сказал «нет» и пошел к двери.
Уже на пороге остановился и, не оборачиваясь к майору, выставил сзади себя обе руки. Растопырил пальцы, пошевелил ими, спрятал большой палец правой руки. Девять.
Кларк подскочил к двери, толкнул его в спину, выругался. Но дверь снова тихо приоткрылась, и в щель просунулись девять длинных худых пальцев, пальцы шевелились перед глазами американца, словно бы издевались над ним. Он бросился к ним, но они исчезли и уже более не появлялись.
Потом майор несколько раз встречал сумасшедшего то там, то тут, и тот всегда тыкал ему в глаза свои девять пальцев. Идиот! И почему никто не уберет его из города? Майор удивлялся немцам. Шумят, вспоминают свои победоносные походы, мечтают о крестовок походе против коммунизма, а у себя под носом не замечают паршивого еврейчика, который, вполне вероятно, просто прикидывается идиотом.
И надо же было именно сегодня опять встретить сумасшедшего. Он стоял посреди улицы, подняв руки, и машины объезжали его, как проказу. Еще издали майор понял: то же, что всегда. Один палец загнут, а девять неуклюжей щеточкой, поникшим, жалким частоколом торчат перед лицом у сумасшедшего.
Снова девять, снова «нет». Так не будет же этого! Пусть попробует заслониться немощным частокольчиком тощих пальцев на бессильных руках, которые уже две тысячи лет не знают тяжелого физического труда и не обрастают мускулами. Задавить! Чтобы и следа не осталось!
Разогнал машину и полетел прямо на ненормального. Не огибал его. Целился самой серединой радиатора в изломанную фигуру, обвешанную разноцветными побрякушками чужих идей и призывов. Надвигалось худое, синюшное лицо, как в кошмарном сне. Пальцы упрямо торчали перед лицом. Перед чьим лицом? Того, что уже, казалось, клонился навстречу радиатору (а радиатор раскрылялся, даже как будто выгибался дугой, чтобы охватить неожиданную жертву и впрессовать в свои металлические соты, как хилого мотылька), или перед глазами у него, майора Кларка, человека без нервов, без сердца, без иллюзий и без кошмаров?