— Я вернулся на родную землю, — напыжился Кемпер. — Да и в конце концов, кому какое дело…
— Они могут поинтересоваться, где ты так долго был,
— В советских лагерях.
— А твой коллега?
— Он убежал от советского режима в свободный мир.
— Не забывай, что американцы — союзники Советов.
— Собака и кошка.
— Однако вы оба тут постучали зубами, — уже совсем весело сказала Гизела, вспоминая свой испуг и стараясь выместить на муже те несколько неприятных минут, которые ей пришлось пережить. — Даже стрелять cобрались…
— Условный рефлекс, — засмеялся Кемпер. — Пан Яр сразу выдвинул абсолютно фантастический проект. Американца застрелить, бросить в машину и сжечь все вместе.
— Пану Яру пора бы отвыкать от диких выходок, — заметила холодно Гизела. — Лучше бы ему понемножку цивилизоваться.
— Лучше бы всего нам обоим легализоваться, — подхватил Кемпер, но моя нога… Как только я смогу выскочить в Вальдбург, мы с паном Яром в первый же день…
— Я, наверное, пойду к себе, — сказал Ярема мрачно.
— Иди, мой милый, иди, — милостиво разрешил Кемпер.
А Кларк сидел за одним из столиков в танцевальном убежище, как они с Гизелой окрестили танцзал, устроенный в бывшем офицерском казино эсэсовского стрельбища, сидел в военном мундире, рискуя иметь неприятности, так как его служба требовала таинственности прежде всего, а не глупого афиширования своих чинов и отличий, сидел одинокий, пил какую-то мерзость, поданную кельнершей, наблюдал за парами, которые выгибались посреди зала, пытаясь схватить в изгибы своих тел неуловимые ритмы бездарного оркестрика, с возмущением на самого себя отметил, что его сегодня неотвратимо влекут разноцветные пятна женщин, похожих в этом задымленном, по-солдатски сером зале на попугаев, на райских птичек, на разноцветное черт знает что. Иногда своими острыми глазами разведчика он улавливал разнеживающие взгляды женщин. Загляни в такие глаза хотя бы издали, хотя бы украдкой- и уже ты утратил свою независимость, а с нею и силу.
Майор резко встал, бросил на стол деньги, направился к выходу, стараясь не коснуться танцующих, особенно женщин. «Спокойно, спокойно», — уговаривал сам себя. Сел в машину, закурил сигарету, медленно выехал на шоссе. Знал: ничто так не успокаивает, как прогулка в одиночестве в машине, особенно ночью, когда шоссе свободно и на его серой поверхности, освещенной фарами, так хорошо отдыхают глаза. В такие часы он никогда не смотрел в сторону, не интересовался, что там выхватывают из тьмы лучи фар. Знал, что там должен быть лес, иногда невольно замечал, что там находится еще что-то невыразительное и мизерное, но душа его, душа странника, авантюриста, довольствовалась одним только шоссе, ей вполне хватало его узкого ложа.
Далеко впереди мелькнул яркий огонек. Сначала это была просто вспышка посреди шоссе; колючий лучик, словно от яркой звезды, разделил шоссе пополам, потом огненный кружочек затопил все пространство впереди и дерзко лез в глаза, ослепляя Кларка. Майор несколько раз мигнул фарами, предлагая встречному переключить свет, но тот не внимал предупреждениям и несся дальше со своим дурацким прожектором, так что в последний миг Кларк, чтобы избежать столкновения, вынужден был резко вывернуть руль вправо, машина выскочила на обочину, колеса поехали по скользкой траве, машину занесло, поставив почти перпендикулярно к шоссе, теперь ее фары освещали шоссе поперек, и в этом свете промелькнул, как видение, мотоцикл: парочка влюбленных, крепко прижавшись друг к другу, пролетела на «Цюндапе» мимо Кларка, и их крепкие объятия показались ему насмешкой над его сегодняшним поражением.
Посылая проклятия вслед парочке на мотоцикле, майор выбрался на шоссе и быстро помчался домой.
17
Американцы назвали улицу улицей Свободы. При нацистах она называлась улицей Павших борцов. Еще и поныне на некоторых домах сохранились эмалированные таблички со старым названием, казалось, никто не обращал на них внимания, а когда в магистрат приходили запросы от бывших узников концлагерей, аккуратные вежливые чиновники с истинно ангельским терпением объясняли, что магистрат не имеет сейчас достаточно средств на то, чтобы заменить старые уличные указатели новыми.
Да и кто тогда имел деньги! Даже предприниматели были вынуждены закрыть свои заводы и продавать оборудование (уникальное немецкое оборудование!), чтобы выручить нужную сумму оккупационных марок и выплатить контрибуцию, наложенную за незаконное использование во время войны рабской силы. И когда вдруг открывался новый магазин, или возникало кафе, или готовилось помещение под ночной клуб — это расценивалось как чудо, и говорилось об этом в самых высоких тонах и не иначе как относя это к бессмертию немецкого духа и неуязвимости немецкой творческой инициативы.