Всех переплюнул доктор Кемпер, безногий штабсарцт, который возвратился из советского лагеря для эсэсовцев, вернулся после двухлетнего сидения за колючей проволокой (а может, он и не сидел там за проволокой, а только рассказывал всем, что сидел!)и теперь нахально ездил по городу в эсэсовском мундире без отличий и даже носил гитлеровские ордена. Он останавливал свой форд, длинный черный форд последнего выпуска (и где он только мог его добыть!) у банкирских контор, у магазинов, которые когда-то торговали строительными материалами, а теперь сами нуждались в строительных материалах для собственного восстановления, показывался в магистрате и в Милитери Гавернмент, вел переговоры с какими-то людьми, жал руки, улыбался, подписывал какие-то бумаги, выкладывал наличные, и опять выкладывал наличные, и еще раз выкладывал наличные, даже удивлял всех, где мог человек раздобыть так много наличных в побежденной, поставленной на колени, обнищавшей Германии.
Вскоре в самом центре улицы Свободы, в одном из больших каменных домов, на котором еще сохранилась эмалированная табличка со старым названием — улипа Павших борцов, в первом этаже и в пивном баре начались какие-то работы. Магазинчик колониальных товаров с небольшими невидными витринами закрыли, вымели из помещения все, что напоминало магазин и торговлю вообще, витрины расширили до невероятных размеров, появилось зеркальное стекло, целые квадратные арки стекла (просто чудо!) в полированных черных рамах. Внутри из нескольких небольших помещений сделали просторный зал, и в нем обшивали стены дорогими сортами полированного дерева, потолок тоже делали из полированного дерева, блестящего и твердого, как дека на скрипках Страдивариуса. Помещение наполнялось нержавеющей сталью, латунью, причудливыми изделиями из белого фаянса. Лучшие голландские и французские фирмы присылали удивительнейшей формы изделия деликатного назначения. Это было просто неистовство — в голодной и порабощенной Германии вколачивать такие деньги (а все догадывались, что деньги тут вколочены ого-го какие!) во французские, голландские и шведские писсуары из латуни и нержавеющей стали. И все это в пивнушке, которая размещена под залом, обитым самыми дорогими породами дерева, привезенного из Гаити, Венесуэлы и Индокитая. А главное, никто в городе не знал, что именно надумал Кемпер. Ночной клуб? Но зачем такие расходы? Дансинг? Совсем не похоже. Пивная? Такой пивной еще не было в Германии за всю ее историю, да и зачем она? Салон для дегустации напитков? Не те времена, чтобы дегустировать. Нынче или уж не пьют совсем, или попросту напиваются вульгарнейшим образом, если выпадет случай.
А доктор ездил в своем форде (уже распространились слухи, что ему подарил этот форд чуть ли не сам Эйзенхауэр за солдатские подвиги на Восточном фронте), усмехался, вел переговоры и знай выкладывал наличные.
Наконец, когда уже, казалось, всеобщее терпение вот-вот должно исчерпаться, над блестящими витринами п черной полированной оправе, на черной просторной вывеске, напоминавшей опояску на эсэсовском рукаве, серебристыми готическими буквами рука художника-декоратора вывела одно слово: «Презрение».
О таком названии опять-таки никто никогда ничего не слышал. Что это могло быть? Презрение к кому и за что? На витрины изнутри упали тяжелые шторы, закрыв зал от любопытных взглядов. Стеклянная дверь, взятая в черную железную раму, закрыта наглухо, и никто не видел, чтобы она перед кем-либо створялась, и ни малейшего движения не угадывалось ни за дверью, ни за витринами, завешенными тяжелыми черными шторами. И серебристая изломь готических букв на черной вывеске: «Презрение».
А потом в один-чудесный летний день, когда солнце светило над зелеными горами так же ласково и тихо, как сияло оно тут уже тысячи лет, по городу, смешанные с толпой, побежали в разные концы молодые мужчины с подозрительно выпрямленными спинами, будто бежали они не в цивильной толпе, а по казарменному плацу, звонили в хмурые особняки и в просторные квартиры богатейших районов города, стучали в ворота тихих вилл, в которых ждали лучших времен те, для кого еще вчера были самые лучшие времена, а теперь миновали, и всюду передавали продолговатые конверты из черной бумаги, запечатанные серебристым готическим словом «Презрение». Конверты вручались хозяевам особняков, вилл и квартир, а хозяева солидно вскрывали конверты, поданные им служанками на фарфоровых тарелочках, доставали оттуда твердую карту глянцевой бумаги и прочитывали коротенький текст: