— Даже? — удивился комиссар. — Любопытно. Но мы отходим от заведенного порядка. Я сам его нарушил. Итак, фамилия, имя?
Ярема назвал. Год рождения, место рождения, все шло в заведенном с незапамятных времен ритме и порядке, пока не споткнулись на слове «подданство».
Ярема ответил, что подданства не имеет. Комиссар настаивал, что надо занести в протокол хотя бы прежнее его подданство, и никак не мог взять в толк, что Ярема никогда не принадлежал ни одной стране. «Этого не может быть, это просто невозможно!» — вскипел он. «Aх, как это романтично!»- вставила машинистка… Комиссар снова посоветовал ей придержать язык, она оскорбилась и уже более не отзывалась ни единым словом, только щелканьем машинки проявляла свои чувства — сочувствие к Яреме и откровенное презрение к комиссару. Выстукивала его вопросы с такой силой, что, казалось, разобьет машинку вдребезги. Зато Яремины ответы — мягко и старательно и все посматривала на него, надеясь, что он подарит ей хоть один взгляд, но у того было достаточно забот с протоколом, чтобы затевать флирт.
Когда уже были выяснены все факты преступного перехода Яремой границы и незаконного проживания в городе Вальдбурге в течение стольких и стольких месяцев и дней, комиссар настороженно нагнулся к Яреме и быстро спросил:
— А теперь что герр может сказать относительно убийства им майора Кларка сегодня ночью на шоссе к В.?
Ярема вздрогнул: шоссе к В. - это было то самое шоссе, по которому они вчера ездили в танцзал.
— Я не знаю никакого майора Кларка, — так же быстро ответил он.
— Я спрашиваю вас не о том, знаете вы его или нет. Спрашиваю про обстоятельства, при которых вы совершили убийство этого славного сына американского народа.
Ярема понял, что, чем больше он будет отрицать, тем больше наговорит в протокол, и тогда его совсем запутают.
— Я отказываюсь отвечать на такие вопросы, — твердо сказал он.
— От этого ваша вина не уменьшится, — напомнил ему комиссар. — Истина будет установлена, как бы трудно нам ни пришлось. Но я советовал бы герру…
— Не чувствую себя виновным в инкриминированном мне преступлении. Тут произошла какая-то прискорбная ошибка. Поэтому еще раз повторяю: отказываюсь отвечать на любые вопросы, связанные с этим неизвестным мне делом.
— Тогда пусть герр подпишет протокол и пойдет подумает. А потом продолжим. У вас есть время. Правосудие всегда имеет достаточно времени.
Комиссар не знал, что перед ним человек, у которого времени больше, чем у самого терпеливого правосудия. Один из немногих людей на земле, все богатство которых составляет время, только девать его некуда.
Надсмотрщик, бормоча мудреные семисаженные немецкие ругательства, запер Ярему в камеру номер шесть, а через полчаса принес обед. Две алюминиевые мисочки. В одной — водичка с капустными листочками, в другой — холодная картошка с густой подливой и несколькими кусочками мяса.
— Если герр имеет деньги, он может заказать себе сытный обед из ресторана, — буркнул страж. — За шесть марок пятьдесят пфеннигов можно съесть министерские блюда. Тот, кто попадает сюда впервые, начинает ершиться и даже пробует несколько дней ничего не брать в рот. Но ведь они не знают, что такое кирпич! Гиммель-геррготтсакрамент! Кирпич — это вещь! Он вызывает зверский аппетит даже у мертвеца! За сорок лет я здесь нагляделся всякого и теперь могу сказать кому угодно: кирпич — это настоящее чудо. Его выдумали давно, чтобы продлить человеку жизнь. Знает ли герр, что те, кто дышит кирпичом, — а только здесь и можно по-настоящему подышать кирпичным духом! — так вот, все, кто попадает за решетку, то есть между кирпичей, живут намного дольше тех, что бегают на воле. Пусть герр посмотрит на меня! Похож ли я на какого-нибудь тонкокожего жевжика, который валяется на траве и ездит чере день в лес, чтобы послушать птичье пение?! У меня здоровье на десятерым, не помню еще дня, когда бы у меня пропадал аппетит. Если герр пожелает, я принесу свой обед и съем его здесь, с герром. Не в знак солидарности, ясное дело, ибо я не могу солидаризироваться с убийцей, а просто чтобы показать, что такое кирпич и какой аппетит он нагоняет на человека!
— Благодарю, — сказал Ярема, — я вам верю. Если хотите знать, я много лет провел именно в таких кирпичных стенах и почувствовал на себе их действие.
— Герр служил в полиции? — обрадовался надсмотрщик.
— Нет, богу.
— Да? Удивил меня герр, гиммельгеррготтсакрамент! Не католик случайно?
— Католик.
— Я тоже… Был католик… Собственно, теперь тоже. Теперь католики у нас модны, не то что когда-то. Пусть герр ест и вспоминает мои слова.