Приехав на заставу осенью, когда краснели листья на буках, он засматривался в чистый ручеек, на резвящуюся форель, улыбчивый ходил вдоль границы, легко перебираясь со взгорья на взгорье, долго стоял у пропускного пункта на шоссе. Неужели здесь был когда-то сержант Шепот, селянский хлопец с сильными, красноватыми руками, со странной привычкой вздергивать кверху правую бровь? Правая бровь у капитана Шепота и теперь была чуть вздернута, она так и застыла навсегда после ранения, поддерживаемая умело вмонтированной под кожу платиновой дужкой, и теперь, если кто-нибудь смотрел на капитана сбоку, Шепот казался ему выше, чем был на самом деле, и открыто-приветливым благодаря красиво вскинутой густой темной брови.
Старшина показал начальнику заставы его помещение. Две маленькие комнатки, белые, опрятные даже без мебели.
— Наверное, буду жить на заставе, — сказал Шепот. — Все равно нужно там быть всегда…
— А семья? — имел неосторожность спросить старшина Буряченко.
Капитан промолчал. Потом сказал, что привез с Чукотки целый бочонок красной икры собственного засола и охотно поможет старшине разнообразить рацион пограничников.
— Хоть вы тут и не жалуетесь на харчи, не то что на Чукотке, — добавил, скупо усмехнувшись.
Старшина Буряченко принадлежал к людям сдержанным, служил долго, научился привыкать к начальству, каким бы оно ли было. Новый начальник заставы его не очень удивил. Немного суховатый. Зато не строит из себя черта рогатого — есть ведь и такие. Говорят, служил здесь рядовым пограничником и заработал орден Ленина в этих горах, но, вишь, не распустил нюни, не расплакался от воспоминаний. Мужественный человек. Семья? Еще не старый, буде-)У него все, что положено. Да и то сказать: сидел в тундре, наверное, лет пять. Кому охота туда тащиться ради любви?
Только тогда несколько смутился старшина, когда капитан через два или три дня не дал разрешения послать водителя Миколу за письмами, мотивируя тем, что машина ему нужна на заставе. Потом он прошел по комнатам и велел снять со стен фотографии киноактрис, прикрепленные хлопцами над кроватями. Сержант Гогиашвили прибежал к старшине, кося черные глаза, зашептал возмущенно:
— Спрашивает меня: «Мать у тебя есть?» Я говорю, в Грузии тоже все рождаются от матерей. Тогда, говорит, приколи над кроватью фотографию матери, так оно будет лучше. Ты слышал такое, старшина?
— Спокойно, Гогиашвили, вот что я тебе скажу! — попытался угомонить его старшина.
— А разве я не спокойный? — закричал сержант, багровея. — Я очень спокойный, но ведь он…
— Если начальник заставы приказывает, надо выполнять, — прищурился Буряченко.
— Э-э! — махнул рукой грузин. — Тут нужно быть молодым, а ты, старшина…
— Что ж, — пожал плечами Буряченко, — молодой и старый — это все равно что глупый и умный: старый всегда понимает молодого, потому что сам когда-то был таким, а вот молодой…
Застава их считалась трудной для службы. Линия границы пролегала по горам и долам, дозорным каждую смену приходилось взбираться на шесть высоких стогообразных гор, поросших буками, потом спускаться в глубокие долины, это требовало немалой выдержки и внимания. На голых кремнистых вершинах не было ни одного клочка мягкого грунта, и пограничники носили туда землю, чтобы сделать контрольно-следовую полосу. Но как толь ко выпадал в горах ливень, всю полосу, с таким трудом сделанную, смывало бешеными потоками, уничтожавшими все построенное человеком, и выходило так, что только сделанное здесь природой — деревья, камни — могло уцелеть в часы неистовства стихии. Здесь пограничники даже не могли точно сказать, чего приходится больше: охранять границу или работать на границе. К тому же много энергии и внимания требовал контрольно-пропускной пункт на шоссе, особенно летом и зимой, когда в разгаре туристский сезон и из-за границы катились целые табуны разукрашенных машин.
Застава стояла далеко от населенных пунктов, нечего было и думать во время короткого субботнего или воскресного отпуска выскочить в село или в город познакомиться с девушкой, сходить в кино или просто побродить по улицам, ведя нескончаемые разговоры, которые ведутся молодыми уже тысячи лет и конца которым, кажется, не будет.
Командование отряда учитывало трудности службы на заставе капитана Шепота (если ее можно так теперь называть — ведь Шепот только что сюда приехал) и всегда старалось хоть немного скрасить однообразные и тяжелые будни пограничников. Им первым посылался новый кинофильм, чаще, чем на другие заставы, приезжала к ним библиотекарша с обменным фондом, и всегда оказывалось, что все те книжки, которые она привезла в прошлый приезд, уже прочитаны. Если в горы заглядывал какой-нибудь концертный ансамблик, то его непременно посылали на эту заставу. Корреспонденты из газет, ясное дела, ехали только туда, так как там им обещали показать все, что можно только представить себе на границе.