– Ох, нет, – сказала Линн громко.
– Спокойно. Я все улажу.
Они встретились позади машины Роберта. Юноша, подобно Линн, был испуган, но его отец вышел вперед.
– Я лейтенант Уэбер. Мой сын пришел с вами поговорить. Говори, Харрис.
Роберт сделал рукой предостерегающий жест:
– Я ничего не хочу от тебя слышать. Ничего. Юноша покраснел. Кровь бросилась ему в лицо.
Казалось, он сейчас загорится.
– Мне хотелось бы избить тебя до неузнаваемости, – сказал Роберт, сжав в кулак высоко поднятую руку.
– Мистер Фергюсон, – сказал отец, – возможно, если мы войдем внутрь и поговорим…
– Нет. Там моя младшая дочь, и я, во всяком случае, не хочу видеть вас и его в моем доме. Я не хочу говорить с ним.
– Тогда разрешите ему поговорить здесь. Пожалуйста, мистер Фергюсон. Это займет всего несколько минут.
– Я просто хочу, чтобы вы знали, – сказал Харрис, – трудно подобрать слова, но… я так ужасно сожалею, я никогда не забуду этого, пока я жив. – Все его тело тряслось, но он поднял голову и расправил плечи. – Мне стыдно. Мне ужасно стыдно, и я опечален из-за Эмили, так как я люблю ее. Я не знаю, что еще сказать, мистер Фергюсон. – Он слегка всхлипнул, и его кадык задрожал. – Вы всегда так хорошо относились ко мне, и…
Его отец продолжил вместо него:
– Я всегда говорил ему, всегда, пока он становился взрослым, что у него две маленькие сестры и что он должен обращаться с девушками так, как он хочет, чтобы обращались с ними.
Роберт прервал его:
– Послушайте, лейтенант, это все очень приятный разговор, но в нем нет смысла. Разговор не может уничтожить факты или сделать так, чтобы мы почувствовали себя лучше. Факты заключаются в том, что Эмили чуть не умерла…
– Нет, Роберт, – мягко сказала Линн, – нет, не представляй вещи хуже, чем они есть на самом деле.
– Моя жена – сентиментальная женщина. Она не хочет слышать, когда говорят правду. Вам хорошо вести здесь вежливый разговор, юноша, ведь это не вы сейчас лежите и страдаете.
Глаза Харриса заблестели, и Линн попыталась перехватить его взгляд. У нее появилась одна мысль. В конце концов не изнасиловал же он Эмили. Это касается их обоих.
Лейтенант Уэбер словно прочел ее мысли:
– В конце концов, это касается их обоих, – напомнил он вежливо, затем пристально посмотрел на холм, где на деревьях уже спустилась тьма. – Видит Бог, такое и раньше происходило.
Между двумя мужчинами завязался спор, а Линн и Харрис стояли рядом.
– Это не мое дело. Меня беспокоит только этот случай.
– Разумеется. Как отец девочек я это понимаю. Вопрос состоит в том, что теперь будет с молодыми людьми?
Так или иначе, в подобной ситуации ответственность всегда лежит на юноше. Однако он вел себя с достоинством. А Роберт становился все тверже, не допуская лазейки для сближения точек зрения.
– Мы с его матерью уже много с ним об этом говорили, можете не сомневаться, что он никогда не забудет этого, – настаивал лейтенант Уэбер.
– Он, видимо, плохо вас слушал. Если бы он был моим сыном, я сломал бы ему шею.
Отец положил руку на плечо своего сына.
– И чего бы вы этим добились?
– Пусть бы немного пострадал.
– Вы думаете, что он не страдает? Он хороший парень, такой же, как Эмили. Она была в нашем доме, и мы ее хорошо знаем. Она прекрасная девушка, самая прекрасная. Они совершили ошибку, грубую, но не неисправимую. Теперь мы должны подбодрить их и помочь им.
– Я пойду в дом, – сказал Роберт. – Мы прошли сквозь ад, моя жена и я, а сейчас тратим наши силы, слушая пустую болтовню. Извините нас. – Гравий захрустел под его каблуками, когда он направился к дому.
– Мне жаль, что вы думаете, будто это пустая болтовня, мистер Фергюсон. Харрис пришел сюда как мужчина, чтобы встретиться с вами. В нашей семье его учили уважать всех. Он не занимается всякой современной ерундой. Он ходит в церковь, он не тот тип, который курит гашиш, извините за выражение, – это он сказал, наклонившись к Линн, – каждая девушка, которую он…
Роберт злобно вскипел:
– Нет, – сказал он, – не каждая девушка. Только девушка из семьи, подобной нашей, из дома, подобного нашему. – Он махнул рукой в сторону дома. – Не такая уж глупая идея, чтобы приходить в дом, чтобы совать нос в чужие дела и всюду здесь шнырять, стремясь подняться с самого дна.
Линн в ужасе закричала:
– Роберт! Роберт!
– Не вмешивайся, Линн. Такие люди, как он, думают, что, если им удастся прокрасться в такое место, которое им не принадлежит, они и сами станут лучше.
– Постойте, постойте минутку, мистер Фергюсон. Не обращайтесь со мной в таком высокомерном тоне. Я не переношу этого.
– Папа, ради Бога, не надо! Пожалуйста, не надо спорить, – умолял Харрис.
– Не беспокойся, сын. Ты пойди и посиди в машине. Иди сейчас же, я недолго.
Когда сын отошел на такое расстояние, что не мог слышать, отец продолжил разговор:
– Я пришел сюда со своим сыном как джентльмен. Я предполагал войти в ваш дом, чтобы ваши соседи через дорогу не узнали меня в моей форме. Я хотел пощадить вас еще раз, так же как я пощадил вас раньше. Я не собирался рассказывать вам об этом ради Эмили и Харриса, я не хотел этого, но вы вынудили меня. Вы говорите, что мы – это дно? Не вам судить об этом!
– Объясните, что вы имеете в виду, – сказал Роберт, – и понизьте свой голос, пока вы здесь.
– Да, это неплохая мысль, – ответил полицейский. – Для вас было бы лучше, если бы вы понизили голос той ночью, некоторое время тому назад, когда вы избивали свою жену.
– Ох, лейтенант, ох, пожалуйста, – взмолилась Линн.
– Миссис Фергюсон, я сожалею, но я должен сказать. Я тоже человек. Может быть, как раз хорошо, что мистер Фергюсон услышит правду.
Сердце Линн забилось. В ее голове пронеслась мысль, что даже в ее возрасте может случиться сердечный приступ. Как быстро может биться сердце перед тем, как оно откажется работать?
– Разрешите сказать вам, – продолжал Уэбер.
Я был вызван сюда, я был в тот вечер на дежурстве, когда пришел вызов летом, некоторое время тому назад. Люди, живущие через дорогу, вышли на улицу, для вечерней прогулки и, проходя мимо вашего дома, услышали, что у вас что-то происходит. Поэтому они позвонили в полицейский участок, и я подошел к дому. Я стоял в темноте и слышал достаточно, чтобы понять, что происходит. Я мог бы привести вас к порядку на месте. Однако я не собирался причинять беспокойство Эмили.
Роберт тяжело дышал, а Уэбер продолжал:
Мы очень любим Эмили. Мы знаем, что она собой представляет. Надежная. Я бы ни за что на свете не хотел причинить ей боль. Поэтому я сказал людям через дорогу, что произошла ошибка, и, вернувшись обратно в участок, спрятал запись о вызове, предал его забвению. Поэтому не говорите мне о вашей прекрасной семье, мистер Фергюсон, или о каком-нибудь «дне». – Он повернулся к плачущей Линн: – Я знаю, вы ожидаете ребенка, миссис Фергюсон, и все это волнение вредно для вас. Я очень сожалею об этом. Обо всем. Если что-нибудь, когда-нибудь я смогу для вас сделать, знайте, где бы я ни был, где бы мы с Харрисом ни были…
– Да, вы можете сделать что-то, – сказал Роберт. Он дрожал. – Вы лживый ублюдок. Вы ничего не видели, когда были здесь, и вы прекрасно знаете, что это так. Вы просто пытаетесь меня запугать. Ладно, считайте, что у вас ничего не вышло. Теперь уходите отсюда, вы и ваш прекрасный отпрыск. И никогда не приходите сюда. Это то, что вы можете для нас сделать, и это все, что я могу сказать.
– Это как раз то, что я намеревался все время сделать, мистер Фергюсон. Спокойной ночи, миссис.
Минуту оба молчали. Линн была потрясена, она оцепенела, как в тот день, когда Брюс сказал об Эмили. Звук пыхтевшей старой машины Уэбера замер где-то вдали на дороге, прежде чем Роберт заговорил:
– Перестань плакать. Плачь об Эмили, а не об этом мусоре. – Он нагнулся в сумерках, чтобы вглядеться в ее лицо. – Не говори мне, что тебе жаль этого подлого парня. Да, для меня это не было сюрпризом. Полагаю, что для тебя тоже.