Через некоторое время она вывезла манеж на вечнозеленую лужайку, где он смог бы следить, как она ее пропалывает. Она почувствовала в себе потребность в движении, пришедшую на смену оцепенению, желание доказать себе, что она еще жива.
От крепкого центрального корня, портулак раскинул во все стороны свои многочисленные корешки, как осьминог, и казалось, что это рак ползет среди флоксов и ирисов, пионов и астр, среди всей этой яркой и веселой жизни. С яростной ненавистью она вырвала этот сорняк и выбросила его с лужайки.
Солнце ушло за холмы, и трава из зеленой стала оливковой, когда колеса заскрипели по гравию. Возвращаясь со станции, Роберт заехал за девочками в бассейн, и все трое шли к ней, пока она поднималась с колен. По их лицам она поняла, что он уже сообщил им печальную новость.
– Она умирает? – спросила Энни, не стараясь смягчить свой вопрос.
Но правду невозможно было выговорить. Она могла об этом думать и знать это, но не говорить. Поэтому Линн ответила:
– Мы ничего не знаем, кроме того, что она очень больна.
– Может быть, – сказала Эмили, – во время операции все вырежут. Мой учитель математики в младшем классе болел раком, когда ему было тридцать пять, а сейчас он уже старый.
– Может быть, – сказал Роберт, – будем надеяться.
Оставшись наедине с Линн, он глубоко и горестно вздохнул.
– Бедный парень, бедный Брюс. О, если бы это ты…
– Может быть, мы слишком рано делаем выводы? – Она всплеснула руками, как бы умоляя его. – Это в самом деле безнадежно?
– Да. Он сказал мне, что единственная надежда, что все произойдет быстро.
Если считать по календарю, все произошло быстро, в самом начале лета. Но тем не менее казалось, что каждый день насчитывал вдвое больше часов, настолько медленно тянулось время.
Однажды в выходные они попытались привезти Джози домой. Она стала такой легкой, что Брюс, несший ее, почти взбежал по ступеням в дом. Он посадил ее перед окном, откуда она смогла бы видеть деревья, и подставил ей под ноги скамеечку. День был теплый, но она дрожала, и он накинул ей на хрупкие плечи шаль.
Кот вскочил ей на колени, и она улыбнулась.
– Он меня не забыл. Я думала, он забудет.
– Забыть тебя? Конечно, нет, – сказал Брюс горячо.
«Мы все играем, – подумала Линн. – Мы знаем, что не имеем права показать слезы, поэтому мы громко и резко разговариваем, мы боимся минутного молчания, суетимся и думаем, что мы нормальные».
Пошел легкий дождик, так что летняя зелень затянулась серебристо-серой дымкой. Джози попросила открыть окно.
– Послушай, – сказала она, – как дождь стучит по листьям. – И она снова улыбнулась. – Это самый прекрасный день и самое прекрасное время года.
«В это же время в следующем году…»– думала Линн, и ей пришлось отвернуться. Она принесла обед, легкую, простую пищу, куриное белое мясо с травками. Джози съела немножко и положила вилку.
– Нет аппетита, – сказала она извиняющимся тоном и быстро добавила: – Но, как всегда, твоя еда великолепная. Когда-нибудь ты должна сделать что-нибудь грандиозное с твоим талантом. Ты должна попытаться.
Роберт ее поправил:
– У нее дома полны руки дел, правда, Линн?
– Я не знаю, – сказала Линн, думая о том, что кожа Джози, ее прекрасная кожа, стала похожа на старую пожелтевшую газету.
– Нет, я знаю, – сказала Джози, настаивая на своем. Вечером она попросила, чтобы ее отвезли обратно в госпиталь, и Брюс взял ее на руки.
Ее плоть опала, и глаза стали больше над обтянутыми кожей скулами, а зубы казались очень длинными. Но все же в короткие приливы энергии улыбка по-прежнему вносила гармонию в это измененное болезнью лицо. Очень часто казалось, что лекарства развязали ее язык. Действительно, когда она была в сознании, она это понимала.
– Вчера я что-то сказала, что, наверное, не должна была говорить, – сказала она Линн однажды утром. – Я сейчас это очень ясно вспомнила, не странно ли?
– Я ничего не помню, – заверила ее Линн, хотя она вспомнила, и к тому же весьма отчетливо.
– Это было, когда я показала тебе розы, которые принес Том Лоренс. Я была так удивлена, я его не ждала. Мы не так хорошо тогда были с ним знакомы.
– Ему нравится Брюс, в этом нет никакой тайны.
– Именно это ты мне вчера и ответила. А я сказала: «Нет, ему нравишься ты, Линн». Мы для него – способ встретиться с тобой, поскольку он, конечно же, не может видеться с тобой, когда нет Роберта, и он не хочет видеться с тобой, когда он здесь. Вот что я сказала, и это тебя расстроило.
– Вовсе нет. Почему это должно было меня расстроить, потому что это просто глупость?
– Ты знаешь ответ. Но ты никогда не захотела бы мне сказать, что ты думаешь о Томе. Ты бы никогда не стала со мной делиться тем, что тебя действительно глубоко трогает. Ты слишком скрытная, Линн.
– Секреты, Джози? – спокойно спросила Линн. – А как же ты? Ты уже шесть месяцев больна и не сказала мне ни слова об этом.
– Ну, с этим ты ничего не сможешь поделать! – И когда Линн попыталась возразить, она вскричала: – Ты опять начинаешь меня ругать за это!
Плаксивый тон, так не свойственный Джози, с ее ясной, быстрой манерой говорить, был безнадежен и так же, как ее руки, лежавшие поверх одеяла, беспомощен.
Линн взорвалась:
– Неужели я настолько поглощена собой, моим малышом, моей собственной жизнью, что не вижу, что происходит с тобой, Джози? Как я могла быть такой слепой.
– Линн, дорогая, нет. У меня были хорошие времена и плохие. Я просто всегда старалась, чтобы никто не видел, что мне иногда бывало худо. И уж кого-кого, но не тебя можно обвинять в эгоцентризме. Для тебя было бы лучше, если бы ты побольше о себе заботилась.
– А я и забочусь, – возразила Линн.
– Нет, ты не заботишься. Ты возвела стену вокруг себя. Даже твоя сестра так думает. В действительности ты никого за нее не пускаешь. И ни один человек не может терпеть то, что ты непрестанно терпишь. – Джози повернулась в своей постели и, найдя более удобное положение, закончила: – И вот почему я хотела бы, чтобы у тебя был мужчина вроде Тома. Я могла бы спокойно умереть, зная, что с тобой хорошо обращаются. Что ты в безопасности…
– Джози, Джози, у меня все в порядке. Я в безопасности, дорогая. И не говори о том, что ты умрешь! – и не говори о Роберте…
– Нет, теперь я должна об этом говорить. Теперь как раз и надо об этом говорить. Шесть месяцев тому назад это не было необходимым. А теперь необходимо…
Линн оглядела стены, больничные, серые стены, наводящие уныние, которые, если бы заговорили, поведали бы о тысячах скорбей и разлук. А теперь еще одна. Очень тяжело было себе представить, что наступит день, когда она позвонит Джози и получит ответ, что ее уже нет.
– Ты меня всегда поддерживала, – сказала она, едва сдерживаясь от слез. – Всегда, когда я волновалась из-за Энни, а я за нее так волнуюсь, ты меня всегда поддерживала. Ты несла на себе все мои невзгоды.
В болезненной улыбке Джози почувствовала горечь.
– Не все. Ты уклоняешься от правды о Роберте.
– О Роберте? – В голосе Линн послышалось легкое предупреждение. – Но мы очень счастливы, Джози… Теперь все замечательно.
– Нет, нет. – Голова Джози откинулась на подушку. – Ты забыла, что я социальный работник. Я видела такие вещи, которые ты не можешь себе представить. Я видела вещи как они есть. – Внезапно ее пальцы вцепились в простыню, и ее тело изогнулось в судороге. – О, почему ты не можешь быть честной со мной, ведь я так страдаю, ведь я должна умереть и оставить Брюса! О, Боже, что за боль!
Сердце Линн бешено заколотилось.
– Я позову сиделку, – сказала она и бросилась прочь.
«Даже теперь в полубреду, Джози продолжает прощупывать правду», – думала она по дороге домой. Джози и Хелен.