– Очень хорошая идея. Очень справедливо. – «Главное, как можно скорее отсюда убраться». – А теперь мы лучше поедем домой. Пошли, Энни. Спасибо, мистер Сиропулос. Мне очень жаль, что это случилось. Но я думаю, вы должны быть привычны к подобным маленьким огорчениям.
– Да, да, такие вещи иногда сопутствуют процессу взросления, к сожалению, – сказал директор, довольный, что это дело заканчивается так быстро, и придержал дверь перед ними. – Она такая хорошая девочка, – пробормотал он Линн, когда они выходили. – Не беспокойтесь. Все уляжется.
– Сьюзен, – вслух размышляла Линн, когда они ехали в машине. – Какая Сьюзен? Может быть, я знаю ее мать по родительскому активу?
– Она ужасная. Она думает, что она прекрасна, но это не так. У нее прыщи. Ее тетя живет через дорогу.
– Напротив нас?
– Миссис Стивенс, – сказала Энни нетерпеливо. – Миссис Стивенс из дома напротив.
Быстро сопоставив факты, Линн нахмурилась. Но ведь лейтенант Уэбер сказал Стивенсам в ту ночь, что ничего страшного…
– Она боится собак, глупая. Я напущу на нее Джульетту, чтобы испугать ее, когда она следующий раз зайдет к нам.
Был необходим какой-нибудь естественный, легкий ответ, и Линн рассмеялась:
– Я в самом деле не верю, что кто-нибудь боится нашу неуклюжую, ушастую Джульетту.
– Ты неправа. Она до смерти ее испугалась, когда Джульетта увязалась за Юдорой к Стивенсам. Она заорала, и Юдора была вынуждена держать Джульетту за ошейник.
– О? Юдора ходит к Стивенсам?
– Не к ним. К той женщине, которая убирает дом Стивенсов, она лучшая подруга Юдоры.
Не здесь ли связь? Или это только Уэберы, а может быть, и то, и другое? Ее поразило, что в ней не возникло озлобления против того, кто распускает эти новости, кем бы он ни оказался. Люди всегда сплетничают, это вполне естественно. Она сама довольно часто это делала.
Внезапно раздался поразительный вопрос:
– Но, мама, неужели папа когда-нибудь…
– Когда-нибудь что?
– Делал то, что сказала Сьюзен, – пробормотала Энни.
– Разумеется, нет. Как ты можешь спрашивать?
– Потому что иногда он становится таким сердитым.
– Это не имеет ни малейшего отношения к тому, что сказала Сьюзен. Никакого.
– Ты в этом уверена, мама?
– Вполне уверена, Энни.
Энни громко вздохнула с облегчением. И Линн должна была спросить себя, как она объяснит развод, когда он произойдет, как она сможет его объяснить, не рассказывая всей ужасающей правды: частично, может быть, но самое плохое надо скрыть.
Ладно, когда настанет время, а оно быстро приближалось, какой-то инстинкт, без сомнения, подскажет ей путь, успокоила она себя. Но теперь она могла чувствовать только глубокую усталость.
ГЛАВА 6
Когда Роберт часом позже пришел домой, ребенка уже вытирали после ежедневной вечерней ванны. Стоя около ванны, Линн почувствовала за своей спиной его присутствие, но не повернулась, давно прошло время любезных приветствий, и она ждала, когда он заговорит первым, а уж после этого она вежливо отвечала.
– Я уже дома, – сказал он.
Новые интонации в его голосе заставили ее взглянуть на него, и она увидела, что на нем лица нет. Он расстегнул пуговицу на воротничке и ослабил узел галстука, он, Роберт Фергюсон, позволил себе в таком распущенном виде ехать в пригородном поезде!
– В чем дело? – воскликнула она.
– Ты этому не поверишь, – сказал он.
– Я поверю, если ты мне скажешь.
– Попроси Энни, чтобы она уложила Бобби. Она не будет против. И пойдем наверх. Мне необходимо выпить.
Он заболел, подумала она, вот в чем дело. Ему сообщили, что у него рак или что он скоро ослепнет. Жалость побудила ее вздрогнуть, и по коже пробежал озноб.
– Полная чертовщина. Выбросили, – произнес он, как будто разговаривал сам с собой.
Бутылка звякнула на серебряном подносе. Он сел.
– Ну, Линн, у меня новость. «Дженерал Америкэн Эпплайенс» и я расстались. Все кончено. Насовсем.
– Насовсем? – повторила она, как эхо, его последнее слово, которое пока для нее не имело смысла.
– Я не получил повышение и поэтому я уволился. Вот почему я опоздал. Я освобождал свой стол.
Я не понимаю, – сказала она. Он встал и прошел к длинному окну в эркере, выходящему на дорогу и зажженный фонарь у въезда на территорию Стивенсов. Он повернулся кругом, как часовой на дежурстве, и прошел через всю комнату к противоположному окну и остановился у него, глядя на темную лужайку и за ней на еще более темные заросли на холмах. Когда он снова повернулся к Линн, она увидела, что в его глазах блестят слезы. Затем он сел и принялся быстро и сбивчиво говорить.
– Да, освобождал свой письменный стол. Двадцать три года моей жизни. И ты знаешь, как я узнал эту новость? В лифте, когда возвращался в офис. В конце дня. Меня не было там целый день. С поезда поехал сразу на встречу. Пара юношей разговаривали между собой, – клерки или рассыльные, они даже меня не узнали. Они говорили про Будапешт и про то, что туда едет Брюс Леман, чтобы возглавить тамошний офис. Это звучало дико. Я на это даже не обратил внимания, это меня только позабавило. И вдруг меня вызывает Уоррен. Он показал мне факс, от Монакко, и я вижу, что это правда. И я все равно не могу в это поверить.
Роберт закрыл лицо руками. Он упирался локтями в колени, и его голова упала вниз. Она смотрела на этого убитого горем человека, казалось, такого неуместного в этой богато обставленной спальне, как был бы нищий бродяга на белой мраморной лестнице.
– Я сказал ему, что, должно быть, произошла какая-нибудь досадная ошибка, что все знают, что это место было обещано мне. Почему Леман? Это лишено смысла. Я сказал, что хотел бы поговорить с Монакко. Итак, Уоррен позвонил в Калифорнию, но мы не дозвонились до Монакко. Я попросил Уоррена рассказать мне все, что он об этом знает. Я не собираюсь проводить бессонную ночь, пытаясь догадаться, в чем дело. Черт! В любом случае у меня будет бессонная ночь.
И снова Роберт встал и начал ходить по комнате из конца в конец. У каминной полки он остановился, чтобы поправить фарфоровые фигурки, которые Юдора передвинула при уборке.
– Я помню тот день, когда я их купил, – сказал он. – Я думал, что весь мир у моих ног. И он был у моих ног. Извини меня. Эти чертовы слезы. Мне стыдно, что ты их видишь.
– В этом нет ничего позорного, Роберт. Мужчина тоже имеет право как-то выражать свое горе.
Она говорила нежно, не только из-за одного сочувствия, но и из-за собственного замешательства перед лицом такого поразительного осложнения.
– А Уоррен? Он тебе сказал, почему?
– О, да. О, да. Он был деликатен, ты знаешь, он настоящий джентльмен. Но как он при этом радовался! Я готов спорить, что сейчас дома он потчует этой историей свою жену, а, может быть, и целую компанию в клубе. Господи, как тяжело я работал, я сделал в маркетинге столько, сколько никто до меня не сделал; а что сделал Леман по сравнению со мной? Рабочая лошадь, лишенная воображения…
– Ты не сказал мне причины, – терпеливо спросила Линн.
– Причины? О, да. Я сказал, что он был деликатен на этот счет. Очень тактичен. Кажется, что кто-то распространяет слухи о моей личной жизни, и к тому же преувеличенные. У всех, у каждой семьи есть проблемы того или иного рода, проблемы, с которыми они в конце концов справляются. Я сказал ему, что сплетня не имеет ничего общего с действительностью, ничего общего. Какое право имеют посторонние делать выводы о том, что происходит между мужем и его женой? Не правда ли, Монакко не такой человек, чтобы слушать пустые пересуды?
– Пустые, – прошептала Линн, так тихо, что он ее не услышал.
Все пересуды слились в общий гул, настолько громкий, что он был услышан в Калифорнии. Это было что-то вроде подтверждения факта, но для нее это не имело значения, потому что куда это могло ее привести? И ее путь, который казался ей таким ясным, хотя и нелегким, завел ее в тупиковую аллею.