И тут Линн поняла, что сама она находится в состоянии физического потрясения, она чувствовала сухость во рту, руки покрылись липким холодным потом, и сердце громко стучало. Она сидела совсем неподвижно, опершись спиной на стойку сзади нее, и смотрела перед собой, в то время как нервный голос продолжал говорить:
– Это было не в первый раз, но это было самое ужасное. Мы катались на коньках. Он спросил меня, что у нас на обед, и я сказала, что мы купим какую-нибудь быстро приготовляемую еду по дороге домой. Я была плохая хозяйка – впрочем, такой и осталась, – и он пришел в ярость. А меня раздражали в нем его организованность, умение действовать быстро, четко и чертовски эффектно. Итак, он бешено рассердился на меня из-за обеда, да, он мог прийти в ярость из-за подобных пустяков.
Сухие губы Линн зашевелились, произнеся: «Я сказала вам, что не хочу больше ничего слышать», но не раздалось ни звука.
– Было почти темно, и мы были последними на замерзшем озере. И вот он бьет меня по лицу, а на его перчатках есть пряжки. Он толкнул меня, и я упала на лед. Он ударил снова, и я не смогла встать. Тогда он испугался и побежал к телефону-автомату, чтобы вызвать «скорую помощь». Когда они приехали, я почти потеряла сознание от боли. Я услышала, как он сказал: «Она упала».
Хоть бы она остановилась и дала мне отсюда уйти, подумала Линн, а потом рассердилась сама на себя: «Ты знаешь, что тебе надо остаться до конца, выслушать все».
– Соседка присматривала за ребенком, пока я была в больнице. Когда он пришел и начал говорить о «несчастном случае», я сказала, что не хочу больше его никогда видеть. Таким образом, я взяла своего ребенка и ушла. У меня был друг во Флориде, который нашел мне работу. И мы оформили развод с Робертом. Мне ничего от него не было нужно. Я сказала, что, если он появится когда-нибудь в нашем доме, я выдам его и разрушу его карьеру навсегда. – Она снова выжала из себя угрюмый смешок. – Я должна сказать, что он щедро платил за содержание своего сына, – не мне, потому что я от него и пенни не взяла бы ни в коем случае. Сейчас моему сыну двадцать четыре года и он уже совершеннолетний… Мое бедро неправильно срослось. Врачи сказали, что его нужно снова ломать, чтобы оно срослось правильно. Но я не хочу подобных испытаний. Я оставила все как есть в память о Роберте.
Почему она рассказывает эту ужасную историю через столько лет? Чтобы отомстить за свои страдания? Расстроить брак Роберта, особенно если бы он оказался хорошим?
Вы думаете, было бы лучше пойти в полицию?
Ладно, я вам отвечу. Никакого толка. Однажды я обращалась. Они даже не восприняли меня всерьез. Я приехала на дорогой машине. У нас тогда у обоих была хорошая работа и хорошая квартира в приличном районе. «На что вы жалуетесь? – спросили они у меня. – Парень, наверно, не такой уж плохой. Вам бы посмотреть на то, с чем нам приходится сталкиваться. Уладьте конфликт сами. Не выводите парня из себя. Конечно, если вы хотите внести жалобу, мы можем арестовать его, поднять большой скандал. Тогда он, может быть, потеряет работу, и что вам это даст, подумайте. Вы, женщины, всегда с жиру беситесь», – вот что они мне сказали. Я вижу, я вас расстроила.
– А что вы ожидали? – В Линн боролись жалость и ужас. У нее кружилась голова, и в голосе послышались слезы. – Вы не имели права посвящать меня в свою жизнь. Я пришла сюда купить картину и…
Непроницаемое лицо Кериды смягчилось.
– Я думаю, мне не следовало бы говорить, – сказала она. – Мне не следовало ворошить старое. Но когда пришла ваша дочь, я заподозрила, – ну, неважно. Вы все еще хотите купить картину? Я ничего с вас за нее не возьму. Это мой способ извиниться перед вами.
Линн соскользнула со стула.
– Да, я все еще хочу ее купить. И я заплачу за нее.
– Как пожелаете. Сейчас заверну.
Хотя ее сердце продолжала громко биться, она начала приходить в себя. С гордо поднятой головой она прошла вдоль стены, на которой были развешаны картины, но едва могла сосредоточить на них свое внимание.
Через мгновение послышался голос:
– Вы мне не верите.
Линн повернулась и прямо подошла к стойке.
– Верю или нет, – сказала она спокойно, – это не имеет значения. Просто дайте мне картину, пожалуйста, и я поеду.
Линн дождалась, пока покупка не будет завернута. Пальцы Кериды обращались с бумагой и картоном с осторожностью, у нее были овальные ногти, а когда она нагнулась, то Линн увидела ее выразительный профиль. Интеллигентное лицо, подумала Линн.
Тишина снова была резко нарушена.
– Он превратил ее жизнь в ад. Я говорю о матери и отце Роберта. Ее родственники ненавидели его. Они умоляли ее бросить его, но она не хотела. Слишком гордая, слишком оскорбленная. Я знаю. Я видела ее ласковую, мягкую, которая выслушивает нежные извинения и верит, что это больше не случится. Я думаю, и вы тоже.
Теперь сами собой возникли слова возмущения в горле Линн:
– Вы ничего обо мне знаете!
– Нет, я знаю. Я знаю, что ваша красивая дочь не подумала бы обо мне, если бы в ее голове не было беспокойства. Она уже много знает, но хочет знать больше. Я поняла это. Возьмите себя в руки, дорогая, позаботьтесь о себе и своих детях. Я знаю, вы думаете, что я чокнутая, и, может быть, я такая и есть, но я вам даю мудрый совет.
Дверь захлопнулась за ней, и холодный ветер ударил Линн в лицо. Порыв ветра обогнул каменный угол улицы и хлестал ее, пока она бежала по направлению к Главному Центральному вокзалу. Ноги почти ее не слушались.
Нежные, мягкие – нежные слова извинения…
Странная женщина, такие дикие глаза. Как они, должно быть, ненавидели друг друга! Не так как мы с Робертом, потому что мы – вопреки всему, мы…
Но он лгал мне. А она – все ли, что она говорила, правда?
Чувствуя легкую тошноту, Линн боролась со встречным ветром, пробираясь сквозь толпу. Внутри просторного вокзала громко звучал «Добрый король Венцеслав». Люди спешили в свои загородные дома, в бодрых звуках приветствий Линн черпала силу, толстый мужчина хлопнул другого по спине, и две матроны завопили с восторгом, увидев друг друга. Это были обычные, повседневные звуки. Это были обычные, нормальные люди…
Колеса поезда стучали на стыках рельсов. Правда – нет, правда – нет, говорили колеса. Линн откинула голову на спинку сиденья. И молодая, элегантно одетая женщина, сидевшая рядом с ней, спросила встревоженно:
– Вы плохо себя чувствуете?
– Только голова болит, спасибо. Со мной все в порядке. – В замешательстве Линн улыбнулась.
Машина была припаркована на станции. Она села в нее и проехала через город, который выглядел таким же, как и утром, ей было удивительно, что ничего вокруг не изменилось. На стоянке у супермаркета были припаркованы большие автомобили-фургоны, желтые школьные автобусы возвращались в гараж, а витрины были украшены к празднику, как будто бы ничего важного не произошло с сегодняшнего утра.
Казалось слишком рано возвращаться домой. Действительно, было рано, потому что она хотела сделать еще одну остановку в городе по дороге на вокзал. Но после всего, что случилось, ей хотелось только стремглав бежать прочь. Она остановила машину у маленького ресторанчика, чтобы выпить чашку чая с булочкой. Чай успокаивает.
«Он ударил меня, пока я лежала на льду со сломанным бедром». Ну, в это трудно поверить. Да, у него бывали вспышки дикого гнева – как хорошо я это знаю! Но такой садизм – никогда. Нет, в это трудно поверить.
Керида была странная, очень странная, пожалуй, не совсем нормальная. Но если бы она была более разумной, уравновешенной, мягкой, сговорчивой смогла бы я в большей степени ей поверить? – размышляла Линн.
Если хотя бы часть сказанного оказалась правдой, как ужасно, что Роберту приходилось столько лет это скрывать! Но ведь я бы попыталась ему помочь! Разве он не знал, что я бы попыталась?
Горячая чашка чая, которую Линн держала двумя руками, вызвала у нее воспоминание о ее родителях, сидящих за кухонным столом в длинные зимние дни. Они обычно так же держали чашки. Это было время, когда все было просто… Ее глаза наполнились слезами, и она отодвинула чашку.