– Да, он очень ценный, это мрамор, а на нем голубки, и он может треснуть или оббиться.
– Хорошо. Мы его там устроим как следует.
– Мама, что ты с ним хочешь делать? – спросила Энни.
– Я не знаю. Я просто хочу его забрать, только и всего.
– Потому что дядя Брюс тебе это подарил? Этот практичный ребенок пытается читать ее мысли.
– Может быть. Теперь посади Барни в его сумку и принеси подстилку Джульетты. Не забудь их еду и миску для воды. Нам предстоит долгое путешествие.
И вот настал последний миг. Фургон отъезжал, оставив их большой автомобиль у крыльца. Минуту они в последний раз смотрели на свой дом. Как всегда одиноко, он стоял посреди большой лужайки, ожидая новых жильцов так же, как некогда он ждал тех, кто сегодня покидал его.
– Дому на нас наплевать, – сказала Линн, – ну и нам тоже. Быстро садитесь все в машину.
Большая машина-фургон была набита до отказа. Энни села на переднее сиденье, Юдора и Бобби на следующий ряд, а в третьем рядом с сумкой Барни вытянулась Джульетта, такая большая, что ее голова почти касалась крыши.
– Поехали! – закричала Линн. И, не способная справиться с волнением, связанным с воспоминаниями, надеждами и сожалениями, она только и могла повторять и повторять это единственное слово: – Поехали!
Машина проехала подъездную аллею, в конце ее свернула и, выехав на шоссе, повернула на восток.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Зима 1992–1993 гг
ГЛАВА 8
Эмили, которая приехала домой на весенние каникулы, наблюдала, подперев лицо руками и облокотясь на кухонный стол, как Линн украшала розовыми розочками глазированный пирог на длинном противне.
– Странно, что уже март, а все еще так холодно, – заметила она. – Сейчас в Нью-Орлеане туристы сидят за поздним завтраком, поедая пирожки с начинкой и запивая их крепким черным кофе. А ты умеешь делать французские пирожки с начинкой, мама?
– Я никогда их не делала, но думаю, что смогла бы, наверное.
– Этот твой пирог вышел совершенно роскошный. Где и когда ты научилась печь пироги так профессионально?
– На трехнедельных курсах выпечки, которые я окончила в прошлом году.
Меня приводит в трепет, как многого ты достигла за два года.
– За два года и пять месяцев. И это тебя приводит в трепет? А ты? Медицинский факультет в Гарварде! Я так тобой горжусь, Эмили, мне просто хочется разгуливать с надписью на спине!
– Подожди до следующего сентября, когда я в самом деле туда переведусь.
Линн спросила осторожно:
– А как Харрис это воспринял?
– Что? Мой перевод в Гарвард? Его туда не приняли, и поэтому я поеду в Гарвард одна, а он останется в Тулейне. Там тоже очень хорошо. Я, правда, не особенно этому радуюсь, но, конечно, я не собираюсь упускать своей возможности.
«Ты отказалась от Йейля», – подумала Линн, но вместо этого сказала:
– Трудно было от тебя этого ожидать. Но если вы до сих пор любите друг друга, разлука ничего не изменит.
– Совершенно верно, – согласилась Эмили.
Она очень сильно изменилась, хотя все еще выглядела как школьница-старшеклассница в своих джинсах и кроссовках и с красной ленточкой, которой стягивала волосы на затылке. От отца она унаследовала его ум, красоту, изящество, но, слава Богу, больше ничего. У нее все будет хорошо. С Харрисом, или без, или с кем-нибудь еще.
«Никогда не говори дочери, – подумала вдруг Линн, – что она найдет замечательного мужчину, который будет ее любить и заботиться о ней всю жизнь. Именно это мне говорила моя мама, но то были другие времена».
Прочно укрепив последнюю розочку, она отступила назад, чтобы полюбоваться своей работой.
– Ну, вот и кончено. Мне нравится такая работа здесь, в моей собственной кухне.
Это было спокойное время, пока Энни была в школе, а Бобби в детском саду, время выпить вторую чашечку кофе. И она присела, чтобы насладиться ею.
В большой корзине пятеро щенков пищали и толкались, тыкаясь носами в материнский живот в поисках молока.
– Какие они милые, – сказала Эмили, – ты их всех собираешься оставить?
– Господи! Конечно, нет! Энни, разумеется, хочет, но мы должны пристроить четверых. Я согласилась оставить только одного.
Один из щенков выпал из корзины и сделал маленькую лужицу на полу. Линн вскочила, положила щенка на место и вытерла лужицу. Эмили весело рассмеялась.
– Мама, я подумала, рассердился бы папа, если бы узнал, что у Джульетты нечистопородные щенки?
– Он бы не одобрил, что уж точно. Он бы ничего здесь не одобрил.
Она посмотрела в сторону прихожей, где над трехколесным велосипедом Бобби на старомодной вешалке висели плащи.
Эмили заметила:
– Мне нравится старый викторианский стиль с деревянным узором на входной двери и со всеми этими закоулками. Конечно, мебель ужасна.
– Если я куплю этот дом, то, разумеется, без мебели. А я должна буду его купить. Родственники дяди Дарвина решили его продать и предложили очень выгодные условия. Может быть, я не должна этого делать, но соседи здесь очень милые, двор замечательный для Бобби, и я наконец уже могу после всех расходов немного откладывать. – Линн улыбнулась. – Буду изворачиваться. Я тебе сказала, что дала Юдоре десять процентов прибыли в деле, плюс жалованье? Теперь Юдора мой партнер, и она в восторге. Когда я ее чему-нибудь учу, она очень быстро усваивает. И, конечно, у нее есть ее собственные ямайские блюда, которые всем нравятся. Рис с горошком, пирог с бананами, все очень вкусные вещи. Она может приглядывать за магазином, когда я здесь готовлю, а, если я занята в магазине, она приходит сюда, чтобы встретить Энни и Бобби после школы и детского сада. Таким образом, нам всем это очень удобно.
Эмили, погрузившись в вычисления, удивлялась, насколько хорошо дело «взяло старт» и «набрало обороты».
– Здесь очень высокий спрос на нашу продукцию, – ответила Линн. – Когда так много женщин работает, то не остается времени на званые обеды и вечеринки. Мы готовим много блюд и охлаждаем их, а потом продаем в магазине. К тому же, мысль вернуться сюда, где меня еще помнят, была очень удачной.
Эмили спросила:
– Часто ли пишет дядя Брюс?
– Ну, я бы не сказала, что часто, но, разумеется, пишет.
Брюс писал дружеские забавные письма. О своей работе, о путешествиях. И больше ни о чем.
– Последняя новость, это та, что они хотят, чтобы он открыл новый офис в Москве. Он занимался русским языком.
Эмили раскрыла рот, издала какой-то невнятный звук, и снова закрыла.
– Что такое? Что ты хотела сказать?
– Я хотела спросить – я хотела спросить, что слышно от папы?
– Единственный контакт, который я с ним имею или когда-либо захочу иметь, это через банк, когда он переводит для вас всех алименты. Кажется, у него очень хорошая работа. – Линн поколебалась, добавить ли что-нибудь еще, а затем, решившись, продолжила: – А ты что-нибудь о нем слышала?
– Он прислал мне подарок на день рождения, чек и книгу современной поэзии. Он пишет о себе только, что он надеется, что я счастлива.
Его девочка, его Эмили, подумала Линн и, почувствовав мгновенное болезненное сочувствие, ощутила, как ему ее не хватает. Но дело сделано, ничего изменить нельзя.
Она встала и сняла фартук, сказав резко:
– Теперь мне надо идти в магазин. Ох, тетя Хелен должна забежать за пирогом.
– Двадцать пять лет супружеской жизни?
– Да, счастливых.
– Папа всегда считал Дарвина идиотом, не правда ли?
– Он о многих так думал, и он был неправ.
Ей стало неуютно от напоминания о презрительном отношении Роберта к людям, о его недоброжелательных шутках на чужой счет, легких намеков на еврейское происхождение Леманов, и даже на итальянское происхождение Монакко. Линн почувствовала, что самой Эмили стало неловко от ее вопроса.
Она наклонила голову и погладила дочь по голове.
– Что ты будешь делать, когда я уйду, дорогая?
– Ничего, просто бездельничать. У меня каникулы.
– Хорошо. Тебе необходимо отдохнуть. Наслаждайся.
«Пусть жизнь моих детей будет сладкая, пусть она будет спокойная, – думала Линн за рулем, проезжая по спокойным пригородным улочкам. – Мы должны стереть все выбоины и пятна. Бобби не вспомнит ту ночь, а Энни никогда ее не забудет; но ее ум, который Роберт так недооценивал, поможет ей с этим справиться. Он уже помог ей. И лечение тоже помогло, но в основном ее состояние улучшилось, потому что уехал Роберт. Это оказалось так просто. Она потеряла двадцать фунтов, так что теперь ее похудевшее лицо превратилось в пикантное и привлекательное. Энни выпрямила волосы и теперь впервые нравилась себе. Она даже сама, без всякого принуждения снова стала играть на рояле!»